Тайна Дикой Розы

— Добрый день, Леонардо,— взволнованно сказала Аугуста. Она так долго ждала его звонка, срываясь на каждый звук телефона и каждый раз разочаровываясь. Но голос Леонардо звучал непривычно сухо.

— Не спрашиваю, как у тебя дела. Судя по всему, они идут неплохо.

У Аугусты сжалось сердце. Как она и опасалась, Леонардо чувствовал себя обиженным.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она, пытаясь собраться с мыслями.

— Было приятно посмотреть на тебя в театре. Ты была очень эффектна. Как этому молодому сеньору, не знаю его имени, удалось так быстро уговорить тебя выбраться в театр?

— Уговорил меня не он, а моя школьная подруга Сабина, я тебе не раз о ней рассказывала.

— Уговорила пойти с ним? А зачем ей это надо?

— Нам неудобно было идти в театр вдвоем, поэтому она взяла с собой своего брата.

— А разве она была с вами в театре?

— Ну конечно. Сидела слева от меня.

— Не знаю, не видел. — Ситуация начала проясняться, но Леонардо не спешил сменить гнев на милость.

— Что ты сердишься, Леонардо? Разве я не имею права пойти в театр?

— Бога ради.

— Приходится брать кого-то в провожатые, ведь ты меня не можешь сопровождать.

Эти слова, произнесенные безо всякого упрека, наоборот, скорее извиняющимся тоном, кольнули Леонардо в самое сердце. Возразить ему было нечего.

Помолчав, Аугуста сказала:

— У тебя очень красивые дочки, Леонардо.

— Спасибо, все в меня, — попытался пошутить он.

— Скорее, в свою мать. Луиса тоже красивая. — Аугуста впервые так открыто говорила о его семье. Это тронуло Леонардо, и в то же время ему стало стыдно. Ведь он ничего не может сделать для этой женщины, а сам требует так много. Готов убить ее за то, что она выбралась в театр, а сам ходит туда со своими домочадцами, со своей женой.

Одновременно с этим он вернулся мыслями к той беде, которая свалилась на их дом в последнее время. Уже совсем другим голосом он сказал:

— Извини меня, Аугуста. Я заеду к тебе сегодня, можно? Мне о многом надо тебе рассказать.

Луиса уезжала в больницу, предполагая, что может задержаться там на несколько месяцев. Однако пробыла она там недолго, чуть больше недели. Диагноз был самый неутешительный, и врачи не решились на операцию.

Когда Луиса поняла, что жить ей осталось совсем немного — несколько месяцев, и во всяком случае менее года, она предпочла вернуться домой и провести это время с близкими.

После возвращения Луисы из больницы как будто тихая пелена печали опустилась на дом Линаресов.

Давно уже в доме не бывало праздничной суматохи, сопровождающей приезд гостей. Семье Линаресов не был нужен никто. Как стайка перепуганных птиц, жались они друг к другу, стараясь не думать о неотвратимой беде.

Леонардо никогда раньше столько времени не проводил дома. Только самые неотложные дела могли заставить его оторваться от Луисы и девочек. Но тревога быстро настигала его и вне дома, заставляла спешить обратно.

Как ни странно, лучшим лекарством для него была сама Луиса. Вне дома он чувствовал всю реальность неотвратимой разлуки с женой. Он не любил и боялся расспросов знакомых о ее самочувствии, ему казалось, что сами эти расспросы причиняют какое-то зло. Но стоило ему вернуться домой, увидеть Луису, сидящую на диване рядом с Дульсиной и Канди, как он мгновенно успокаивался. Все это выглядело так прочно, так незыблемо: мать, обнявшая дочерей и с улыбкой встречающая мужа. Они все составляли единое целое, и кто посмеет вырвать одного из них?

Теперь они гораздо чаще старались ненароком коснуться друг друга, чего Луиса раньше не выносила. Часто Леонардо наблюдал, как Луиса перебирала тонкие пальчики дочек, целовала их головки, о чем-то тихо с ними беседовала. Леонардо пронзила мысль, что наконец-то для них наступила тихая семейная идиллия, которую Луиса так долго гнала от себя. Но он не стал говорить об этом жене, чтобы той не почудился в его словах упрек.

За это время Леонардо только несколько раз вырвался к Аугусте для коротких и горьких бесед. Аугуста, невидимыми нитями связанная с Леонардо, выглядела осунувшейся, опустошенной.

Извинившись за свою глупую вспышку, Леонардо о ней больше не вспоминал, и вовсе не потому, что стал меньше считаться с чувствами Аугусты. Просто он вступил в такую трагическую полосу жизни, в которой нет места мелким обидам и недоразумениям, где переживаний хватает только на самые важные вопросы — вопросы жизни и смерти.

В это тяжелое время его доверие к Аугусте укрепилось безмерно. Он чувствовал, что его горе было горем этой женщины. Дом Аугусты был единственным местом, где, застигнутый ужасом, он не прятал слез, оплакивая грядущий уход Луисы и сиротство его несчастных детей. Аугуста не пыталась утешать его словами, но всей душой разделяла его боль.

Как ни странно, именно теперь его перестали мучить угрызения совести перед женой за существование в его жизни Аугусты. Чувство вины исчезло, когда Леонардо понял, что никто в этом городе так страстно, так самозабвенно не молил Бога о чуде спасения Луисы, как он сам и Аугуста.