Тайна доктора Фрейда

Мари и сама пережила нечто подобное в отрочестве, когда боялась своего отца, который был для нее олицетворением сверх-Я и его жестокости. Она полюбила мужчину, Антуана Леандри, а тот, манипулируя ею, вынудил ее писать ему откровенные письма, и она потом не могла забрать эти свидетельства, порочившие ее в глазах всего света. Так что она годами платила значительную ренту этому подонку, который держал ее заложницей и вымогал у нее деньги гнусным шантажом. И вот история повторяется, но наоборот: теперь тайные письма в ее руках, и она не хочет их возвращать.

– Я считал вас своей союзницей, Мари. И вдруг обнаружил, что пригрел змею на своей груди!

– Я ваш друг! Друг Фрейда – великого Фрейда, революционера мысли! Но я также друг Зигмунда – уязвленного человека, который перевязывает свои раны с помощью психоаналитической теории. Но иногда обе дружбы вступают в конфликт, и тогда я склоняюсь к вам – к вашему наследию, к вашей душе, к вашей вечности. Вопреки вам самому. Неужели вы не понимаете, что эти письма являются главным в понимании ваших трудов, вашего учения? Вашей личности и глубокой внутренней сущности вашего творчества?

– Учитывая природу наших отношений, эти письма вполне естественно затрагивают все возможные научные и личные темы, как я вам сказал… и даже кое-что объективное, это касается наитий и ложных путей зарождавшегося анализа, и является также совершенно личным! По этой причине я и не хотел бы, чтобы они попали в руки нацистов. Поверьте мне, Мари, я не могу уехать, не получив свою часть этой переписки. Это необычайно важный вопрос. Вы прекрасно знаете, что нацистам не нравятся наши теории. Они вступают в противоречие с их взглядом на человека. А в этих письмах, которые я адресовал Вильгельму, я затрагиваю некоторые спорные моменты.

– Вы имеете в виду теорию бисексуальности? – спросила Мари. – Это и есть причина, из-за которой вы поссорились с Флиссом?

– Я сам приписал ему авторство этого понятия! И я никогда ничего не брал от него, не признав этого.

– Однако именно это он и утверждал.

– Я знаю, он упрекал меня в том, что я говорил об этом моему пациенту Герману Свóбоде, который передал это своему другу Отто Вайнингеру. А тот распространил понятия о бисексуальности и психической периодичности еще до того, как он их опубликовал. Но я признал свой долг по отношению к Флиссу и его смелым прорывам. Вот почему меня так обидел его упрек. Я-то думал, что мы не соревнуемся друг с другом. Но я ошибался! Я понял: он ревновал ко мне. Можно ли ревновать, будучи друзьями? Не так я все это себе представлял. Ведь я хотел его блага. Думал, он так же хочет моего… Но он перестал мне писать, хотя в то время я был его единственной публикой. Он злился на меня.

– За что, собственно? За то, что вы получили место в университете, за то, что оказались более признаны и почитаемы, чем он? Неужели все дело было в досаде честолюбца?

– Он отгородился от научных кругов, потерял всякую меру возможного и того, что разрешено. Его доводы опровергнуть нетрудно, но вместе с тем мне было неприятно слышать обидные слова, которые публично говорит человек, с которым я поддерживал самую близкую дружбу на протяжении двенадцати лет. Флисс не ограничился писанием писем с упреками, он дошел до того, что заказал одному своему другу оскорбительный памфлет против меня. Это было… непростительно. Однако я продолжал ссылаться на него в своих сочинениях о сексуальности и периодичности. Годы спустя я даже поощрил Карла Абрахама встретиться с ним по поводу легкого психоза, в котором он нашел мужские и женские периоды.

Фрейд взял сигару и, раскурив ее, выпустил облако дыма. Через некоторое время он продолжил слабым, словно угасшим, голосом. Превозмогая боль, он тщательно выговаривал каждое слово и перемежал свою речь паузами, словно набираясь сил. Мари, подойдя ближе, заметила, что ему плохо. Он дрожал. Она уговорила его прилечь и на минуту вышла, чтобы принести стакан воды.

– Помните, как вам стало дурно на конгрессе? Юнг подоспел к вам, когда вы начали терять сознание…

– Это случилось 24 ноября 1912 года, я тогда собрал пятерых своих ближайших сподвижников в номере «Парк-Отеля» в Мюнхене и действительно, схватившись за Юнга, упал в обморок. Похоже, что, приходя в себя, я сказал: «Как, должно быть, приятно умереть». В тот день у меня и в самом деле было впечатление, будто я умираю. И я знаю, что мой обморок связан со сценой, которую я пережил вместе с Флиссом.

– С какой?

– Это было в Мюнхене, на обратном пути с озера Ахензее, где мы с Флиссом встретились. Вернувшись оттуда, мы остановились в «Парк-Отеле», и там, в этом роковом месте, кончилась наша дружба.

– Что произошло?