Тайна доктора Николя

— Ни на одну минуту я не усомнилась в этом, Дик, и не изменила решения. Я уже сказала вам это однажды и не желаю брать свое слово обратно. Достаточно ли вам знать, что я люблю вас и, что бы ни произошло, буду только вашей или ничьей?..

— Да, этого достаточно, — торжественно произнес я. — Но, Филлис, как же нам поступить, ведь ваш отец настроен решительно?

— Я теряюсь в догадках, какова причина его упорства. Он всегда обожал меня и говорил, что никогда не станет стеснять меня в выборе супруга. Но теперь… теперь какая-то тайна встала между нами, чья-то воля идет нам наперекор. Тут таится нечто, чему у меня нет объяснения. Отец совершенно изменился. То он непременно желал ехать в Лондон, а теперь мне часто кажется, что он боится тут встретить кого-то, но кого именно — я не знаю. Меня мучит это. Мне совершенно непонятно поведение отца.

— Да, все это очень таинственно и печально. Но как же быть? Не попробовать ли мне еще раз открыто попросить его согласия?

— Я боюсь, что такой поступок лишь испортит дело. Нет, предоставьте это пока мне, я сама постараюсь уговорить отца. А теперь давайте осматривать музей.

Мы ходили по бесконечным экспозициям музея, где собрано все, что может привести человека в изумление, и особенно долго пробыли в египетском отделении, восхищаясь великолепием ушедшей древней цивилизации. Может быть, и неудобно назначать свидания в музее, но, клянусь честью, я никогда бы не осмотрел музей так внимательно и подробно, как теперь. Ученым должно быть это приятно. Я сообщил свои соображения Филлис, и мы долго смеялись. Но вот она взглянула на часы.

— Без четверти два! — воскликнула она. — Ах, Дик, я должна спешить! Я обещала отцу быть дома к двум часам и не могу заставлять его ждать меня.

И она стала надевать перчатки. Но я остановил любимую и, вынув из кармана маленький футляр, открыл его. Увидев его содержимое, она не смогла удержать легкого возгласа восхищения, и я, надев на тонкий пальчик кольцо, поспешил поднести ее руку к губам.

— Филлис, — проговорил я, — когда вы будете глядеть на это кольцо, вспоминайте того, кто любит вас больше всего на свете и кто готов пожертвовать всем, чтобы доставить вам радость.

Мы вышли из музея, и она подозвала карету. Я усадил ее в экипаж и озабоченно спросил:

— Когда же мы снова увидимся?

— Пока не знаю, но я вас извещу. Умоляю, не отчаивайтесь, что бы ни случилось, мы увидимся. До свидания, дорогой.

Я приподнял шляпу, она махнула мне рукой, и в следующий момент карета укатила. Затем я медленно побрел по Оксфорд-стрит с намерением пересечь город и попасть в свою гостиницу. Мои мысли были до того заняты воспоминаниями о свидании с моей дорогой Филлис, что я шел совершенно наугад и, очнувшись, увидел, что оказался в таком квартале Лондона, где мне еще ни разу не приходилось бывать. Узкие улочки, мрачные покосившиеся дома, странные лавчонки в одно окно, грязная мостовая, изборожденная канавами, — все это было так не похоже на обычно чистые лондонские улицы.

Глава XI

Часы на колокольне какой-то церкви поблизости пробили три. Я почувствовал, что проголодался, и невольно стал искать глазами место, где можно было бы перекусить. Но ни одного мало-мальски приличного ресторана я не увидел. Наконец я заметил на перекрестке двух улиц нечто подходящее и поспешил туда. Войдя, за грязной стойкой, заставленной графинами с водкой, я увидел типичного француза, который вежливо поклонился и спросил, что мне угодно.

— Могу ли я позавтракать? — спросил я.

— О, конечно, сударь, конечно. Будьте так любезны, спуститесь в общую залу, а я сейчас же распоряжусь. — И он указал мне на грязную лестницу в углу комнаты.

Я начал спускаться. Лестница была крутая и длинная. Наконец я добрался до комнаты, которую француз назвал залой. Это был длинный, с низким сводом подвал, стены которого украшали две или три картины, но разобрать, что на них было нарисовано, не представлялось никакой возможности из-за покрывавших их сальных пятен и копоти. Из мебели в помещении было лишь несколько колченогих столов и таких же стульев.

Когда я вошел, там сидели три человека. Двое из них были заняты игрой в шахматы, а третий, по-видимому, не имевший к ним никакого отношения, внимательно следил за игрой, стараясь в то же время казаться погруженным в чтение бумаг, лежавших перед ним. Сев неподалеку от игроков, я заказал завтрак и, пока его готовили, от нечего делать стал рассматривать всех троих. Из шахматистов один был огромный, видимо, неслабый субъект, с длинными руками, большой рыжей бородой и сверкающими черными глазами. Его противник казался совершенным младенцем по сравнению с ним: это был хилый человечек с бледными щеками, жидкими усиками и водянистыми голубыми глазами. На носу у него неуверенно сидело пенсне, и из-за длинных волос его можно было принять за художника.