Тайна дома Морелли

– Всему свое время. Я знаю, у тебя много вопросов. Но больше всего тебя интересует, с какой стати я готов ответить тебе на каждый из них. Итак, по порядку. Твое участие в этом деле не случайно, Джим. Я выбрал тебя в тот вечер в Сан-Франциско, когда ты чуть не угодил под такси… Я знаю, ты часто вспоминал тот вечер. Мой ответ – да, это был я. Присутствовал я и во многих других эпизодах твоей жизни, которые ты даже не можешь вспомнить. Именно я заставил Виктора влюбиться в твои книги, а заодно и в образ Катрины, такой совершенный, так похожий на крошку Элизабет…

– Ты? Но зачем?!

– Ты ей подходишь.

– Что значит – подхожу? И к чему все эти смерти вокруг?

– Слишком много вопросов. Возьми себя в руки, Джим.

– Нет, это безумие какое-то… Я ничего не понимаю!

Люсьен выпрямился. В неживом свете настольной лампы лицо его казалось холодным, лишенным чего-либо человеческого.

– За всю свою жизнь и всю свою смерть я убивал очень редко, Джим. Я знаю, что тебе известна та давняя история. Не заставляй меня пересказывать ее еще раз. Вот и Мэри Энн тоже взвинчена… А у меня не так много терпения, поверь.

Джим вздрогнул. В голове у него все смешалось.

– Пытаюсь понять, кто ты и почему так поступаешь. Но, если ты мне не поможешь, вряд ли я сумею разобраться. Скажи, почему ты здесь?

– Я ничто, Джим. Туман, пар, чистый разум, лишенный оболочки. Призрак, привидение, называй как хочешь. Я – все это одновременно… От земной жизни я унаследовал все свои несовершенства, страхи, ярость и страдание, которые привели меня в бездонный и непроницаемый мрак. Я жертва, Джим. Жертва этого мира. Хочешь в этом убедиться? Сейчас я тебе покажу.

Человек положил руку ему на плечо. Джим почувствовал, как по всему его телу будто бы прошел разряд тока. Пол задрожал, воздух сделался густым и плотным. Джима подбросило, затем он качнулся из стороны в сторону и упал ничком на пол. Стены сделались прозрачными, комната завертелась вокруг него. Только Люсьен остался там, где стоял. Его лицо было обращено к небу, которое открылось над их головами. Затем настала тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды и звуками ночи. Джим открыл глаза. Он был в густом непроглядном лесу. Вдали слышались чьи-то крики. Мимо прошла женщина в рваном платье. Она протягивала руки вперед, в глазах у нее застыли гнев и отчаяние. Внезапно женщину кто-то схватил. Она упала на ветки, ударилась животом о корягу, затем ее куда-то потащили. Вокруг слышался смех – все более громкий, хамский, отвратительный. Джим с трудом поднялся и посмотрел на Люсьена, который почти не двигался. Лицо его выражало отчаяние.

– Я научил их всему, что они умели. Я дал им стол и кров. Они обязаны мне жизнью. И вот как они отплатили…

Один из мужчин набросился на женщину, повалил, начал насиловать. Женщина закричала. В этот миг Джим чуть не бросился ей на помощь, но Люсьен силой удержал его. Затем картина покачнулась, Джим отключился, а очнулся уже посреди темной пустой комнаты. Женщина, которую он видел в лесу, висела на потолочной балке. Ее шея была неестественно вывернута, кожа была багровой. Джим отвернулся, не в силах смотреть на обезображенное тело. В этот миг он увидел высокую худую старуху: она вошла в комнату и закричала. Это была Магали.

– У меня отобрали все, что я любил. Все, что для меня что-то значило. Мою жену, маленькую жизнь, которую она вынашивала внутри себя… Вот почему я сочувствовал Мэри Энн. Я лучше других понимал, какие муки она терпела.

Люсьен повернулся и посмотрел в противоположную сторону. Джим повторил его движение. Комната исчезла. По мощеной мостовой во весь опор мчалась лошадь. Джим чувствовал бурление крови в горле, услышал вопли людей, молящих о пощаде, а затем боль… Страшную боль.

– Да, я убил. И убил бы еще и еще раз. Но ты сделал бы то же самое, как и любое человеческое существо на моем месте. Это был мой долг. Мой единственный долг, – прошептал Люсьен, кивнув на собственный силуэт, застывший перед огромным столбом пламени, охватившим лесопилку и пожиравшим десятки домов. Из глубин пламени в темноту ночи доносились отчаянные крики. – Я бы их всех убил. Мне было на них плевать. У меня ничего не оставалось. Я схоронил мою бедную жену и жизнь, которую она носила внутри себя, в глухой чаще леса, где никто бы не нарушил их покой. А затем заперся в доме. Днями напролет я жалел самого себя, сходя с ума от каждого воспоминания. Горечь предательства обжигала мне рот, глаза, самые сокровенные глубины души.