Тайна древлянской княгини

Но еще больше Предславу поразила его красота, которая при дневном свете прямо-таки била в глаза. Бывает красота, как цветок, что очаровывает и умиляет; бывает красота, как огонь, что согревает и опаляет; его же красота была как острый стальной клинок, холодный и безжалостный, пронзающий сердце насквозь. При свете дня Предслава разглядела, что кожа у него довольно смуглая, как была и у Хакона – наследство прабабки-гречанки, о которой Хакон как-то вскользь упоминал. От загара его лицо стало совсем бронзовым, и от этого Хельги выглядел старше своих двадцати трех лет. Волосы его поначалу показались просто темными, но вот он повернул голову, на них упал прямой солнечный луч, и каждый волос загорелся изнутри каштановым золотом – это было так красиво, что захватило дух. Но вот он вновь повернулся, и золотое сияние исчезло.

Зато когда Предслава с близкого расстояния и при солнечном свете дня заглянула ему в глаза, то ее поразил их цвет. Они оказались серыми с явным зеленовато-голубым отливом, как самоцвет под названием смарагд – на той застежке миклагардской работы, которую ей в Киеве подарила княгиня Яромила. Густые, красиво изогнутые черные брови, длинные черные ресницы подчеркивали цвет; и хотя глаза были светлыми, взгляд их дышал тьмой, будто смотрел из самой бездны.

Но едва успела Предслава подивиться этому, как взгляд ее упал на его левую руку. Из-за жары он закатал рукава своей новой рубахи до локтя, будто рыбак за работой; и на локте у него она заметила шрам – розовый, еще не очень старый, очертаниями явно напоминавший ящера: вытянутое тело, голова, хвост… Расширенными от ужаса глазами Предслава уставилась на этот шрам, застыла, будто обездвиженная злыми чарами. Уж сколько всяких примет указывало на связь Хельги с ящером-драконом, но тут она увидела на нем настоящую, недвусмысленную печать. И это не оберег на ремешке, такую отметину с себя не снимешь.

– На что ты так засмотрелась? – спросил Хельги. – Это у меня осталось от прошлогоднего похода на Волин. Есть такой город, он далеко отсюда, но там тоже живут венды, ваши дальние сородичи. Один их знатный воин, его звали Радогост, нанес мне удар мечом. Правда, потом мы заключили мир, и за эту рану он преподнес мне виру: вот это кольцо и серьгу. – Он поднял руку с кольцом и указал на левое ухо, в котором висела серебряная серьга, обвитая скрученной золотой проволокой.

– Мечом? Ты мог остаться без руки.

– Я уже не раз мог умереть… – Он усмехнулся. Предслава вновь отметила, что, когда он смеется, у него делается немного смущенный вид: будто он стыдится того, что в мире нашлось нечто, способное нарушить его невозмутимость.

Хорошо, что остальные представители ладожской знати не были женщинами, иначе они тоже лишь смотрели бы на Хельги конунга, разинув рот. Но к счастью, на старейшин и воевод его красота впечатления не производила, да они ее и не замечали. Что их по-настоящему смутило, так это требования Хельги: пропустить его с войском вверх по Волхову, чтобы он мог догнать своего сбежавшего отца, либо в короткий срок привезти Рерика сюда. В противном случае он обещал сжечь поселение, чтобы лишить своего отца всего достояния. Согласиться на первое Ладога не могла, этому мешал договор со Словенском, согласно которому, кстати, ильмерьские поозёры были обязаны в таких случаях помогать войском.

Ладожане очень надеялись, что раз уж сам воевода Велем в это тревожное время оказался в Словенске, то он вытрясет обещанное войско из ильмерьских старейшин, чей вожак, Вышеслав, кстати, приходился ему тестем. Однако требовалось, во-первых, выиграть время до прибытия помощи, а во-вторых, если получится, вообще обойтись без битвы. Никто не хотел разорения родного гнезда. Пока удалось избежать пожаров и пришельцы лишь немного пошарили в брошенных домах, откуда все самое ценное хозяевами было вынесено и скотина угнана; но если вражда вспыхнет вновь, Ладога будет сожжена, в который уже раз за время своего существования. Нынешние старики еще помнили, какой она была лет пятьдесят назад, после войны, в ходе которой был изгнан Лют Кровавый и его свейская дружина, помнили засыпанные углем и заросшие сорняками пустыри на месте нынешних изб, причалов, гостиных дворов и клетей. Пообещать выдать Рерика было проще, и старейшины надеялись, что Велем привезет его с собой, волей или неволей, живого или мертвого. А там уж пусть отец с сыном сами разбираются.

При условии, что Ладога выдаст ему отца, Хельги согласился заключить перемирие. В качестве заложников он пока оставил у себя всех пленных, захваченных на Ореховом острове, однако разрешил, чтобы родичи навестили их там и оказали помощь. Также он не возражал против того, чтобы ладожане сами отправились на Ореховый остров и погребли брошенные там тела павших в первой битве. С этим приходилось спешить: по жаркой летней поре мертвые и так уже слишком долго ждали возложения на краду…