Тайна древнего замка

А потом я начала вопить. Я уже не помню, что я говорила и говорила ли вообще. Со мной случился настоящий припадок бешенства, за который мне потом было стыдно. Нужно отметить, что мне стыдно за мое помешательство, за то, как именно я проявила свою злость. Самой же злости я не стыжусь.

От этого Бальдур распалился еще больше. Он ударил Эстульфа, тот дал сдачи — это было и отважное, и в то же время глупое решение, потому что Бальдур, если захочет, может одним ударом сломать табурет. Когда-то он гордо продемонстрировал это свое умение Агапету. Теперь же он сломал Эстульфу ребро слева и сломал бы челюсть, если бы их не растащили стражники.

Только что ко мне приходил Эстульф. Он был очень мил и заботлив, пытался скрыть от меня боль от ребра. Этим он смущает меня, потому что уже давно мне не удается уменьшить его хлопоты. Мне хотелось бы защитить его от всего и всех: от Бальдура, от разочарований, опасностей и ошибок, от старости, от смерти, как его, так и моей, от холода ночью. Теперь же я стала главным источником его волнений. И я хочу защитить его от себя. Но у меня не хватает сил на то, чтобы жить привычной жизнью. Откуда же им взяться на подвиги? Я спрашиваю себя, куда подевалась моя сила, которой еще недавно было так много.

— Мне жаль, что я вот так убежала, — сказала я.

— Не вини себя. Я выгнал Бальдура из замка. Представь себе, он хотел вызвать меня на дуэль на мечах.

— И что ты ответил?

— Что на дуэль графа может вызвать только тот, кто равен ему или же выше его по титулу, чего о Бальдуре не скажешь.

— Ты поступил правильно. Но из-за этого ты во многом потерял уважение вассалов.

— Я знаю. Но если бы я принял его вызов, то я потерял бы жизнь, и в этой ситуации я предпочел отказаться от уважения вассалов.

Я заставила себя улыбнуться. Эстульф совсем не похож на других мужчин, и это так прекрасно… Иногда мне кажется, что он родился не в свое время. Его близость и любовь радовали меня, но, увы, я все еще страдала от чудовищной головной боли.

— И что теперь будет с Бальдуром? — спросила я.

— Я приказал главному конюшенному предложить Бальдуру поселиться на сеновале за пределами замковых стен. Ты же знаешь, слуги иногда ночуют там. Конечно же, я запретил конюшенному говорить Бальдуру, что предложение исходит от меня, иначе этот глупец отказался бы, и что тогда с ним было бы?

— Почему ты все еще столь добр к нему?

— Из-за Элисии. Не должны же они, как Мария и Иосиф, отправляться в путь в поисках места, где можно произвести на свет ребенка. Элисия останется в своих покоях, запрет на вход в замок распространяется только на Бальдура. Если ты, конечно же, не говорила всерьез, когда сказала, что больше не хочешь видеть свою дочь.

— Не знаю, Эстульф. Честно говоря, не знаю. Эта ярость… Так разозлиться можешь только на того, кого любишь, верно? И в то же время мне хочется убить ее.

Мы долго смотрели друг на друга, а потом Эстульф поцеловал меня в щеки и в губы.

— Кстати, завтра я отправлюсь к твоему сыну, — сказал он, прежде чем уйти. — Я приказал Бильгильдис и Раймунду все подготовить. Викарий ничего не узнает, я сделаю вид, будто поехал в долину раздавать милостыню бедным. Знаешь, ведь сейчас Рождество, полагается бросать народу монеты… Ты… Ты ведь не против, правда?

— Против? По-моему, это прекрасная мысль. Бильгильдис, конечно, рассказывает мне об Оренделе, но по вполне понятным причинам она не отличается красноречием, да и Раймунд не разговорчивее бревна. А что до писем… Это всего лишь письма. Знаешь что? Я поеду с тобой.

— Нет, об этом не может быть и речи. Поездка туда и обратно, волнение от встречи с сыном… А ты слаба, тебя изводит тошнота… Подумай о ребенке!

— Ты даже не представляешь себе, что для меня значит то, что моего сына поздравит с Рождеством человек, которого я люблю. Ты сделаешь это для меня?

— Ну конечно. Признаюсь, я тоже немного взволнован. Я его не знаю, он меня не знает, я лишь его отчим, вдруг я скажу что-то не то или…

— Не волнуйся. Бильгильдис сказала мне, что Орендель не держит на тебя зла, и по его письмам мне становится ясно, что он не винит тебя ни в чем. Да и как мог бы он гневаться на тебя, у него такой мягкий нрав. А если он и будет тебя дичиться, то ты быстро завоюешь его сердце своим обаянием и мудростью. Как кто-то мог бы думать о тебе плохо…

— Элисия и Бальдур могут.

— Они стали пленниками своих предубеждений. С этим ничего не поделаешь. Я не могу вызволить их из плена их же заблуждений. Обвинять тебя в том, что ты убил Агапета и хотел убить Элисию… Это безумие!

— Но кто-то же убил Агапета, — Эстульф провел кончиками пальцев по моим волосам.

— Конечно. Кто-то. Но не ты. Не ты, любимый мой.

Я надеялась, что клевета Элисии, обвинившей Эстульфа в том, что он пытался ее убить, — это попытка подорвать наш авторитет в графстве. Но Бильгильдис по секрету сказала мне, что Элисия верит в то, что говорит.

Теперь моя дочь действительно потеряна для меня.

Бильгильдис

Я находилась во дворе замка, когда Раймунд, подойдя ко мне сзади, схватил меня за руку и затащил за угол.