Тайна древнего замка

Речь может идти о ребенке, о чести, о свободе, о чистоте, о божественном благоволении, о прелести возлюбленной, о самоуважении, о любви… То, что становится для нас важнейшим в жизни, затмевает собою все остальное. Я нашел в Элисии то, что сделало мою жизнь особенной. Ни моя работа, ни мой пост, ни чувство долга, ни – да простит мне Господь – мои дети не могли заполнить мою жизнь до краев. Все это близко мне, очень близко, оно дополняет мою жизнь и дарит мне ровно столько сил, чтобы я мог быть человеком, христианином, викарием, отцом. Но, в сущности, я не жил, пока не повстречал Элисию. Я действовал. Я выполнял поставленные задачи. Я ходил в суд, выносил приговоры, любил моих детей, скорбел по усопшей супруге, слушал церковные службы, и я делал все это, исходя из моих принципов, склонностей и убеждений. Но это не дарило мне полноты жизни. Если бы я не повстречал Элисию, я мог бы просто существовать так же и дальше, но теперь, когда я живу, а не просто существую, я не могу вернуться к прежнему состоянию. Зная, что есть рай, молишься о спасении, но, узнав, что есть рай и на земле, хочешь попасть туда незамедлительно.

В эти недели перед Рождеством я беспрестанно думал о том, как мне поступить – как велит мне Господь или как будет лучше для меня? Исходя из чистой невозможности прийти к какому бы то ни было решению, я позволил себе просто плыть по течению. Я знал, что у меня в Констанце осталось много работы. Знал, что заключенные томятся за решеткой, ожидая моего приговора. Знал, что подвалы стражи уже переполнены. Знал, что с каждым днем растет возмущение обвинителей. Знал, что некому бороться за правду, а кривда и сама всех поборет. И все же мне удавалось почти не думать об этом. А если и вспыхивали во мне такие мысли, я растаптывал их, как крестьянин испуганно топчет искры на сухом сеновале.

На Рождество Элисия гордо показала мне свою новую дверь – ее можно было закрыть изнутри на засов. Моя возлюбленная еще ничего не знала о плохих новостях, так как я не хотел портить ей праздник – об этом и так позаботились другие.

– Дверь можно выломать, Элисия. Если то, о чем вы с Бальдуром вчера говорили, правда, то…

– Ты сомневаешься в этом?

– Ты можешь развеять мои сомнения?

– Понимаешь, поэтому я тебе ничего и не говорила. То, что я узнала, я узнала от Бильгильдис.

– Ты ей доверяешь?

– У меня нет причин не доверять ей. А у тебя?

Я подумал о многолетнем романе между Бильгильдис и Агапетом.

– Ты обеляешь ее имя, потому что она твоя кормилица. Мне кажется, у нее есть свои секреты.

– Они есть даже у Папы Римского. Кроме того, ее наблюдения лишь подтверждают мои собственные. В них ты тоже будешь сомневаться?

– Нет. Но у меня связаны руки. Не могу же я на основании слов какой-то обозленной крепостной…

– В твоем мире все должно идти по правилам, Мальвин. В сущности, я это понимаю. Но этим мы ничего не добьемся. Я не могу доказать, что именно Эстульф пытался убить меня. Не могу доказать, что это он убил моего отца. Справедливости не всегда можно добиться, следуя законам. Я должна спастись.

– И ты хочешь достичь этого, оставшись здесь и дожидаясь, пока тебя убьют?

– Бальдур повел себя грубо, но одного он все-таки добился. Он привлек всеобщее внимание. Эстульф уже не может убить меня, ведь его прилюдно обвинили в этом намерении. Теперь ему просто необходимо, чтобы я осталась жива – по крайней мере в ближайшее время.

– Ты очень отважна, Элисия. И очень легкомысленна.

– У меня не было другого выхода. Я не знала, что еще делать. Бальдур спит на сеновале, ниже падать уже некуда. Неужели я должна обратиться в бегство, бросив моего супруга в беде? Я останусь тут, и пока ты…

И тогда я показал ей письмо бургомистра Констанца. Прочитав послание, Элисия свернула пергамент и вернула его мне.

– Когда? – спросила она.

– Завтра.

Она разрыдалась. Я хотел обнять ее, но Элисия отстранилась. Она была права – в ней не было ни мужества, ни легкомыслия, только отчаяние, и у меня сердце разрывалось оттого, что я стоял рядом и ничем не мог ей помочь. Разве что…

– Поедем со мной, – предложил я.

Эти слова эхом отразились в моей душе: поедем со мной, со мной, со мной. Но я предчувствовал, что ответит мне Элисия, как незадолго до этого предчувствовал письмо бургомистра.

– Просто поехать с тобой? И кем меня будут считать? Изменницей? Твоей любовницей?

– Кем… Герцог проведет эту зиму неподалеку от Констанца, в пфальцграфстве Райхенау. Там ты могла бы отвоевать свои права.

– Это бессмысленно. До тех пор, пока ты не созовешь суд и не вынесешь приговор, в ситуации ничего не изменится.

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я вынес приговор Эстульфу, притом что я не уверен в его вине? Чтобы таким образом я освободил тебе и Бальдуру путь к графскому трону? – Я говорил с нарочитым возмущением, но на самом деле не испытывал ничего подобного.