Тайна древней рукописи

— Нацисты… у них не было никакого почтения к церквям. Они не уважали женщин и детей. Не уважали стариков. Им не было дела до того, что люди умирали от голода. Мы боялись, что они захватят этот монастырь и нам придется оборонять его от них. И однажды ко мне пришел брат Симеон.

Пожилой монах почти перешел на шепот, как будто шестьдесят лет спустя он открывал нам страшную тайну.

— Он сказал, что в монастыре спрятана очень ценная книга — Часослов. Он объяснил, что одна из сестер Параклитского монастыря передала ее брату, монаху из доминиканского ордена. И так ее передавали от брата к брату, от сестры к сестре.

— Он сказал вам, что книга принадлежала Элоизе? — спросила я. Аббат Бруно перевел, и старый монах кивнул в ответ.

— Он сказал, что эта книга принадлежала жене Пьера Абеляра. И что она была монахиней. Я не знал всей истории. Мне была знакома только фамилия Абеляра. Я не был ученым. Я был просто мальчиком. Но я знал, что эта книга особенная.

Август спросил:

— Вы видели ее?

— Да. Он показал мне ее. Я был маленьким мальчиком с фермы, и я никогда не видел ничего столь же прекрасного, как эта книга. Она была завернута в пять платков. Брат Симеон неспешно развязывал узел за узлом. В конце концов показалась книга. Обрез был покрыт золотом. Я думаю, это было настоящее золото. Буквы были аккуратно выписаны. К тому времени я мог только написать свое имя. И хотя я не мог прочитать ни строчки, я готов был поспорить, что они были выписаны с большой любовью и заботой. Каждая буква была произведением искусства.

Гарри очень близко наклонился к пожилому монаху:

— Поймите, для нас это очень важно. Вы помните, какая миниатюра была изображена на первой странице? Вы помните что-нибудь?

— Я хорошо помню две картинки. На одной был изображен прекрасный фазан. Я никогда не видел ничего подобного, каждое перо было аккуратно прорисовано. На минуту мне показалось, что он живой.

— А на другой? — настойчиво спросил Август.

— Брат Симеон показал мне разворот страниц. На одной был изображен мужчина, преклонивший колено перед арфой. На другой стороне разворота была изображена дама с нимбом вокруг головы. Она должна была символизировать Богоматерь.

— Должна была? — спросил Август.

Брат Пьетро наклонился к нам и, разведя ладони, прижал их друг другу в своеобразном молитвенном жесте.

— Мужчина с арфой был Абеляром, женщина… не Богоматерью. Было видимое сходство с Элоизой. И в закрытом виде книги… они становились едины… навсегда.

Каждая частица моего тела была напряжена.

— Дядя, вы узнали эти изображения?

Он покачал головой.

— Я позвоню в Нью-Йорк, но если честно, не припомню таких страниц.

— Нет, — сказала я, вскочив на ноги. — Это точно та самая книга. Мы же через столько всего прошли.

Аббат Бруно выглядел столь же разочарованным.

— Мы так надеялись вернуть книгу, поместить ее в наш музей. Выставить ее там для посетителей. Как часть нашей истории, вновь обретенной после нацистов.

— Мне очень жаль, — сказал дядя.

Этьен выглядел опустошенным и растерянным.

— Я тоже не могу припомнить таких изображений, хотя мы с Мириам внимательно просматривали книгу. Мне очень жаль. Аббат Бруно, брат Пьетро, благодарим вас за уделенное нам время.

Мы уныло поднялись. Аббат Бруно сказал:

— Не сдавайтесь и не прекращайте своих поисков. Иногда самые удивительные блага находятся прямо за углом, они просто скрыты от глаз. Послание к римлянам, стих восемь, строка двадцать восемь: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».

Я кивнула, стараясь не расплакаться, но мое сердце разрывалось от боли. Если это не та книга, то все мои сны и сны Августа были лишь выдумкой. Мы придумали, что нас свели судьба и призраки прошлого. Хотя на самом деле были просто двумя людьми, которые понравились друг другу. Ни более, ни менее. И никакой мистики.

Экономка показала нам наши комнаты. Моя была на другом этаже. По-спартански скромное убранство походило на то, что я представляла себе в комнате Элоизы: простая деревянная кровать, грубо вырубленная из неотшлифованного бруса, на ней тонкий матрас. Единственное украшение — белое покрывало и простыни — светлым пятном выделялись в комнате. Над изголовьем кровати висел деревянный крест. Рядом стоял небольшой столик, по-видимому, служивший тумбочкой. На нем лежала Библия на французском языке. На полу был расстелен тонкий коврик, как будто сшитый из лоскутков старой ткани.

Ни радио, ни телевизора. Ни зеркала. Одна розетка в углу, еще маленький шкафчик для одежды. На тумбочке одиноко стояла лампа. Небольшое оконце, выходившее во двор монастыря, было прорублено почти у самого потолка.

В тот вечер на ужине мы все выглядели подавленными. Никто не проронил ни слова. Когда пришло время расходиться по комнатам, Август едва взглянул на меня, как будто вовсе не заметил. Это очень сильно ранило меня, ведь теперь он даже не был рядом со мной.