Тайна двух океанов

Кит вместе с судном был уже на расстоянии семи-восьми километров от подлодки. Размеры его были действительно поражающие. Он имел в длину не менее тридцати двух метров; его могучий хвостовой плавник, около восьми метров шириной, работал, словно чудовищная машина. Кит не проявлял и признаков усталости. С неослабевающей силой, упорно и стремительно несся он все дальше и дальше.

Подводный корабль, словно огромный оргáн, наполнился торжественным мощным гудением…

Прошло несколько секунд, и внезапно, словно наткнувшись на невидимое и непреодолимое препятствие, кит резко, на полном ходу, остановился. Сотрясаемый беспорядочными ударами хвоста и плавников, он бился, извивался в судорогах, раскрывал и закрывал гигантскую, похожую на пещеру и закрытую усами пасть. Наконец последним могучим усилием он взметнул кверху свой огромный хвост, и, словно срезанный невидимой гигантской бритвой, хвост отлетел, уносимый, как парус, возникшим вокруг агонизирующего животного подводным волнением.

Кит вздрогнул, замер и, перевернувшись морщинистым брюхом кверху, начал медленно всплывать.

Тотчас же нос китобойца в потоках сбегающей пенистой воды вырвался на поверхность океана. Мокрое, блестящее судно тихо двигалось по инерции вперед с бессильно свисающим вниз тросом гарпуна.

Словно не веря еще в свое спасение, размахивая руками, люди радостно и растерянно метались по палубе.

Подводная лодка быстро удалялась, держа курс на северо-запад.

В пятнадцать часов на экране «Пионера» показались очертания огромной подводной горы, которую он с таким упорством искал.

Глава VI. СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Заботливый зоолог так старательно сделал Павлику перевязку на голове, больше всего пострадавшей при столкновении с меч-рыбой, что из-под бинтов виднелись только нос, рот, глаза и одно ухо.

— Ну вот, — погладил зоолог свою замечательную бороду, завязав последний узел на темени пациента. — Собственно, если делать все по правилам, то следовало бы тебя, бичо, положить здесь на койку денька на два. Разве тебе плохо было бы тут? Но ты же не улежишь! — с огорчением добавил он.

Огорчение врача-зоолога было вполне понятно. Госпиталь подводной лодки, где происходил этот разговор, производил прекрасное впечатление идеальной чистотой, обилием мягкого света и пустотой своих трех коек, сверкавших белизной белья. После спасения со льдины Павлик пролежал на койке этого госпиталя несколько суток и лишь сегодня утром, после двухдневной тренировки, покинул ее для первой небольшой прогулки под водой. Сейчас он не обнаруживал абсолютно никакого желания вернуться на койку. Робкая попытка зоолога уложить его встретила дружный протест Павлика и Марата, игравшего до этого момента роль ассистента в клинике.

— Да что вы, Арсен Давидович! — вскричали они в один голос.

— Я совсем здоров и прекрасно себя чувствую, — добавил Павлик.

— Ну ладно, ладно! Иди обедать, а потом непременно поспи. Сегодня никуда больше не выходи. А после сна приходи ко мне в лабораторию, биологическую.

Положение всеобщего любимца при многих приятных сторонах имеет, однако, немало и отрицательных.

С тех пор как Павлик был спасен при столь трагических обстоятельствах, экипаж подводной лодки сосредоточил на нем весь запас нерастрачиваемой отцовской любви, неутомимой жажды покровительства слабому, такой характерной для сильных, мужественных людей. Это было очень приятно, однако требовало проявления и ответных чувств. Но взрослых было много — двадцать семь человек, а Павлик один. И единственное, чем он мог отблагодарить двадцать семь своих новых друзей, было внимание и интерес к тому, что они рассказывали ему. А так как все они были отчаянными энтузиастами своего чудесного корабля, бесконечно влюбленными в него и в свою работу на нем, то все разговоры в столовой, в красном уголке, в кают-компании сводились к лодке, к ее замечательным качествам, к ее неизмеримому превосходству над другими подводными лодками, которые не имели здесь другого имени, кроме «лягушек».

Но если все на «Пионере» были энтузиастами, то Марат Моисеевич Бронштейн, электрик второго разряда, двадцати лет от роду, которого, впрочем, никто иначе не звал, как просто Марат, непрерывно горел в незатухающем пламени любви к удивительному судну. Надо при этом отметить, что в постройке лодки он принимал участие, работая по телефонизации скафандров. Он положительно бредил лодкой, и говорить о ней было для него величайшим наслаждением. Не следует поэтому удивляться, что именно он раньше всех и горячее всех начал знакомить Павлика со всеми особенностями и достоинствами этого замечательного создания советской техники. Еще больше разгоралась у Марата охота к этому потому, что, как это ни странно для советского мальчика, Павлик почти ничего не знал об устройстве не только «Пионера», но и каких бы то ни было подводных лодок вообще.