Тайна двух океанов. Победители недр

Прошло, однако, не менее часа, прежде чем из ила показался шлем Горелова. Шелавину приходилось одному прокладывать к нему путь, а последние полчаса Горелов перестал даже отвечать на вопросы океанографа. Когда Шелавин добрался до него, Горелов был без чувств. Сам достаточно обессиленный, Шелавин с неимоверным трудом вытащил Горелова из илового холма и положил у его подножия. Открыв патронташ на поясе Горелова, он пустил в его скафандр усиленную струю кислорода. Но и это обычно магическое средство не дало результатов. Горелов не приходил в себя. Тогда океанограф, отдохнув и подкрепившись несколькими глотками какао, взвалил тело Горелова на плечи и потащил его из ущелья. Но неимоверная усталость скоро охватила Шелавина: сказалось огромное истощение сил; и, преодолевая сопротивление воды, пробираясь по неровному каменистому дну среди усеявших его обломков скал, протискиваясь с безжизненным телом Горелова между выступами сближающихся стен ущелья, он с трудом передвигал ноги. Шелавин уже не в состоянии был ничего соображать и даже не почувствовал радости, когда вдали замелькал спасительный луч прожектора и навстречу ему бросились, отчаянно жестикулируя, несколько человеческих фигур. Настоящее удовлетворение, почти блаженство он почувствовал лишь тогда, когда с его плеч сняли тело Горелова и он смог, закрыв глаза, едва не теряя сознание, опуститься на руки друзей…

Глава IV Две раскрытые тайны

После бомбежки в Саргассовом море подлодка провела двенадцать суток почти в непрерывном движении. Она обследовала за это время огромное пространство океанического дна между подводным хребтом и африканским материковым склоном. Она нашла несколько значительно поднимавшихся над дном подводных гор, повышений дна, глубоких ложбин и впадин. Множество записей Шелавина дало полную картину температурного режима глубоководных и придонных слоев воды, ее плотности, солености и химического состава. Образцы горных пород и глубоких поддонных слоев ила, добытые Шелавиным, осветили теперь многое в геологической истории Атлантики.

В биологическом кабинете зоолога с угрожающей быстротой росли коллекции новых, неизвестных до сих пор представителей глубоководной и придонной фауны.

Но сердце почтенного ученого болело всякий раз при взгляде на банку, всегда стоящую на видном месте его рабочего стола, и большую невзрачную раковину, лежавшую рядом с ней. В банке, вздымаясь с грозно раскрытыми мощными, зазубренными лезвиями, стояла кроваво-красная, усеянная бугорками и редкими щетинками клешня гигантского краба, отрубленная топориком Горелова. Раковина принадлежала единственному представителю неизвестного миру, но уже славного в глазах нашего ученого нового класса пластинчатожаберных имени советского зоолога Лордкипанидзе. Самые тщательные поиски зоолога, Цоя, Марата, Скворешни, Горелова, Павлика на каждой глубоководной станции ни к чему не приводили. Этот необычайный моллюск сделался какой-то манией, навязчивой идеей не только зоолога и его верных сподвижников, но чуть ли не всей команды. Интерес к таинственному моллюску еще более разгорелся, когда зоолог объявил, что при исследовании строения тела и химического состава крови моллюска Цой нашел в его крови огромное количество растворенного золота, благодаря чему вес моллюска оказался необычайным.

Цой продолжал страстно, неутомимо работать над тщательно сохраненными им остатками тела моллюска. Казалось, все уже было в нем исследовано. Его строение и химический состав, пищеварительный канал с остатками пищи, его мускульная, кровеносная и нервная система, аппарат размножения – все было изучено Цоем под наблюдением зоолога. Что же касается присутствия золота в крови, то ученый пришел к заключению, что, вероятно, эти моллюски в области своего постоянного распространения живут на дне среди обширных золотых россыпей, вроде той, на какую набрел недавно океанограф в своих последних злосчастных приключениях. «Вероятно, – говорил зоолог, – это золото по каким-либо причинам оказалось здесь сильно растворенным в морской воде и в таком виде перешло в кровь животного».

И все же Цой продолжал упорно исследовать остатки тела таинственного моллюска, никому ничего не сообщая о своих целях, стараясь работать над ними лишь в одиночестве, когда никого нет в лаборатории. Бывали, впрочем, дни, когда он не прикасался к этой работе и угрюмо шагал по лаборатории или, бросив все, облачался в скафандр и уходил бродить по дну океана – один или в обществе Марата и Павлика.

И сегодня, когда он с видом отчаяния, отбросив трехногий табурет, встал и начал, ероша волосы, ходить по лаборатории, появление Марата очень обрадовало его.

– Ну, что ты тут бродишь в одиночестве, Цой? – спросил Марат, кинув взгляд на лабораторный стол с признаками незаконченной, брошенной на середине работы. – Если не работается, пойдем со мной на дно. У меня кое-какие поручения от Скворешни…

– «Не работается»!.. – раздраженно повторил Цой и, словно его прорвало, с отчаянием в голосе воскликнул: – Это не работа, а мучение!..