Тайна электричества

— Вы джентльмен?

— Как пить дать! — заорал я. — Не сомневайтесь!

— Ну, а раз вы джентльмен, — спокойно сказал он, — вы, вероятно, не захотите, чтобы я остался без работы.

— Неужели захочу? — крикнул я, еще не соображая, к чему он клонит.

— В таком случае, — сказал он, — разговор исчерпан. Идите вы своей дорогой, а я пойду своей дорогой.

Я обмяк. Атака не удалась, и я изменил метод осады. Я уверял моего соседа, что напрасно он разделяет наши дороги. Я убеждал его, что дороги у нас общие. Более того, у нас одна дорога. Я даже намекнул ему, куда идет эта дорога. Я говорил ему о неотвратимости поступательного движения. Потом я перешел к исторической необходимости. Наконец, я выразил твердую уверенность, что справедливость все равно побеждает, о чем свидетельствует множество исторических примеров, а также объективные законы развития общественных отношений.

Правильная осада не удалась тоже. Тогда я стал бить на честолюбивые чувства.

— Слушайте, — сказал я. — Вы же гражданин с большой буквы. У вас же есть гражданское мужество, направленное исключительно в сторону общественной пользы.

— Точно так, — согласился он.

— Вот видите! — обрадовался я. — Так давайте же сделаем общественно полезное дело. Давайте мы вашего хозяина того… А? Что бы справедливость восторжествовала! А? Неужели вам противно смотреть, как торжествует справедливость?

— Напротив, — зарделся он, — мне приятно… Но почему вам обязательно надо, чтобы она торжествовала в нашем ведомстве? Пусть она торжествует в другом месте. Вам же все равно, где она будет торжествовать! Слава богу, у нас столько ведомств. Хотите, я вам подкину один адресок?

Я возмутился и спросил его с укоризной:

— А вы джентльмен?

— Я буду с вами откровенен, — сказал он. — Я джентльмен в рамках возможного. То есть, зная объективные законы развития общественных отношений в нашей конторе, могу вам точно сказать, что в нашей конторе торжество справедливости возможно только в историческом аспекте.

— Как это так? — возмутился я. — Во всех конторах оно возможно в рабочем порядке, а в вашей, видите ли, только в историческом аспекте! Много вы о себе понимаете! Дайте мне немедленно адрес вашей удивительной конторы! Ну!

— Дудки с маслом, — ласково сказал он.

— Значит, вы просто не понимаете, что означает справедливость в историческом аспекте!

— Почему не понимаю? — удивился он. — Берите отдельных лиц из истории и разоблачайте.

— Не буду я из истории! — решительно заявил я.

— Как хотите, — сухо сказал он, — не смею вас утруждать.

— Ну хорошо, — сказал я угрожающим тоном. — Но ведь вы сами понимаете, что мне ничего не стоит установить, кто вы, в каком ведомстве служите, кто ваш патрон и как вы к нему относитесь!

Он посмотрел на меня с искренним сожалением и спросил:

— Вы джентльмен?

— В общественно полезном смысле да! — заявил я.

— В таком случае, — улыбнулся он, — неужели вам будет приятно, если я отрекусь от всего, что тут вам наговорил?

— Нет, — сознался я, — мне это будет неприятно.

— Вот видите, — сказал он, — я же вам говорю — пишите из истории.

Тогда я начал издалека.

— Вы производите впечатление образованного и начитанного человека.

Он учтиво поклонился, посулив мне своим поклоном некоторую надежду. Я продолжал:

— Вы помните стихи Назыма Хикмета «Если я гореть не буду, если ты…»

— Прекрасные стихи! — перебил он. — «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если он гореть не будет, кто же тогда ликвидирует отдельные недостатки?» Прекрасные стихи!

— Вот видите, — обрадовался я, — вы знаете их, помните, значит, они вам запали в душу!

— Разумеется!

— Тогда почему вы не следуете тому, что в них написано?!

— Друг мой, — сказал он с сожалением, — это ведь стихи, а не указания. Неужели вам не ясна разница между указаниями и стихами?

— Мне ясна! — вспылил я. — Мне все ясно! Такие, как вы, прикрывают безобразия! Вы своей страшной философией оберегаете отрицательных типов от справедливого разоблачения на пользу общества! Вы плохой гражданин! Извините за резкость…

— Нет, почему же, — успокоил меня он, — сколько угодно.

С этими словами он встал, закрыл дверь на задвижку, опустил штору и доверительно, подсев ко мне, заговорил шепотом в полумраке:

— Я мещанин, понимаете? То есть, проще говоря, филистер. Я думаю только о собственной шкуре.

— Ага! Попались! — закричал я и, вскочив, стал поднимать штору. Штору заело, она не поддавалась.

— Не ломайте имущество, — прошептал он, — сядьте, я еще не открылся вам до конца. Слушайте внимательно. Я отрицательный тип, уходящий в прошлое. Как раз на следующей остановке мне сходить. Напишите про меня фельетон. Искорените меня…

— Но как же я вас искореню, если вы не называете своей фамилии? — послушным шепотом возмутился я. — Дайте мне вашу фамилию, и я вас искореню… Честное слово… Вы джентльмен?

— Еще бы, — прошептал он.

— Тогда вы должны понять, — прошептал я, — в какое положение вы меня ставите… Мне же никто не поверит, что вы существуете и еще в некоторых случаях не изжиты…

Тогда он встал и спокойно поднял штору, которая почему-то поддалась.