Впрочем, скорее всего, появление дневника в лавке объяснялось досадной случайностью. Досадной для автора, но счастливой для Пип.
Дневник был формата А5, с веселенькими оранжевыми маргаритками на обложке, у каждой желтенькое пятнышко в середке. Пип потрогала вытисненные цифры 1983, немного поразмыслила, этичен ли ее замысел, и снова пришла к выводу, что дневник не настолько интимен, что о нем лучше умолчать.
В глубине души она понимала, что это не так. Никто не стал бы намеренно оглашать содержимое дневника. Нет такого намерения – уничтожишь его, и дело с концом. То, что этот в конце концов угодил в коробку с книгами в благотворительной лавке, значило одно: это произошло по ошибке. Но, рассуждала Пип, эту ошибку она может исправить, попробовав определить по содержанию дневника, кто его автор. С точки зрения этики этот довод, конечно, прихрамывал, но что с того? Она же не в суде!
Более-менее удовлетворенная своей хромой логикой, Пип открыла дневник – и тут же, на первой странице, наткнулась на ответ на свой вопрос. «Дневник принадлежит…» И дальше большими печатными буквами: «ЭВЕЛИН МАУНТКАСЛ».
У Пип упало сердце. Задача выполнена. Дневник принадлежал некой Эвелин Маунткасл, и, чтобы узнать это, ей даже не пришлось начинать чтение. Теперь оставалось только выяснить местонахождение владелицы и вернуть дневник ей.
Но Пип это не нравилось. Она была готова приступить к изучению чужого мира, хотя бы ради недолгого забвения своего собственного. Разве она этого не заслуживает? Ее собственная жизнь испорчена, и не исключено, что непоправимо. А раз так, почему бы не позволить себе небольшое послабление?
Договорившись со своей совестью, Пип перевернула страницу.
По кремовой бумаге текли, как вода из ручья, пузырясь и пенясь, легко читаемые разборчивые строки. Даже не вчитываясь, Пип угадывала воодушевление автора этих коротких энергичных фраз – взять хотя бы количество восклицательных знаков! Над i стояли точки, но Пип уже виделись на их месте пузырьки.
Пип знала, что почерк человека многое говорит о его натуре. Перед ней лежало наглядное свидетельство вкуса к жизни, даже некоторой восторженности. У самой Пип почерк был ровный, легко читаемый, скучноватый. В детстве ей хотелось выработать почерк пооригинальнее, передающий ее непохожесть на остальных, но стоило перестать стараться – возвращалась прежняя скучная скоропись.
Но сейчас она столкнулась с чем-то совершенно другим; сам почерк Эвелин Маунткасл рождал у Пип симпатию к ней. Она прикинула нынешний возраст Эвелин, но задачу затрудняло отсутствие подробностей ее жизни. Аналитический ум Пип лихорадочно заработал. Судя по уже прочитанному, у Эвелин была дочь Скарлетт, в то время совсем малышка. Если в 1983 году Эвелин было лет тридцать, то теперь ей должно быть в районе шестидесяти. Это позволяло надеяться, что она жива. Книги и дневник могли попасть в коробку в результате посмертной уборки в ее доме, но такую вероятность Пип отмела.
Тяжело вздохнув, она приняла сознательное решение продолжить чтение.