Тайна Эвелин

Перед дверью магазинчика она увидела обычную гору черных полиэтиленовых мешков, содержимое которых вываливалось на крыльцо. Каждый день повторялось одно и то же. Одри повесила в окне ламинированную табличку – просьбу к дарителям привозить свое добро в часы работы магазина, но на этот призыв никто не обращал внимания. Пип не знала, делается это из соображений простого удобства или от смущения за свои обноски. Кое-что и правда годилось только на тряпки.

Пип приковала свой велосипед к водосточной трубе и оставила шлем в корзинке в полной уверенности, что до конца дня он никуда не денется. Теперь ей оставалось дождаться на скамеечке прихода Одри с ключом. Ожидание хозяйки не продлилось и двух минут. Та быстро семенила, опустив голову, словно по какому-то важному, но утомительному делу, и обходила любого у себя на пути, не поднимая глаз. Дойдя до крыльца, она уставилась на гору пожертвований и яростно тряхнула головой; ее седой перманент ничуть от этого не пострадал. По движению ее губ было понятно, что она бранится.

Пип встала со скамейки и подошла к краю тротуара. Бывали дни, когда всего лишь от близости мостовой у нее начиналась паническая атака, но в этот раз она храбро перешла на другую сторону. Ее состояние было непредсказуемым: день лучше, день хуже. Бывало, проезжая часть не представляла никаких проблем, но случалось и так, что она не могла приблизиться к ней даже на десять футов. Непонимание собственной реакции только усиливало ее тревогу. Пип казалось, что ее тащит вниз закручивающаяся спираль, и вырваться из этого водоворота почти не было надежды.

Одри все еще яростно бранилась себе под нос, когда Пип с замиранием сердца приблизилась к ней. Плохое настроение хозяйки прямо с утра сулило долгую рабочую смену.

Пип собралась с силами и выдавила улыбку.

– Доброе утр, Одри, – произнесла она со всей доступной ей жизнерадостностью.

Одри взглянула на нее и закатила глаза.

– Сама не знаю, зачем повесила табличку. Что за люди! Думают, нам больше делать нечего, чем таскать мешки с их барахлом?

На самом деле у них все равно не было другого занятия. Расстояние от двери до чулана, где они сортировали пожертвования, составляло считаные футы, и Пип никак не могла взять в толк, почему это кажется Одри таким непосильным трудом. Но комментировать это она сочла небезопасным.

– Я все занесу, – сказала Пип. – А вы тем временем поставьте чайник.

Одри скупо кивнула, воздержавшись от улыбки, и отпихнула мешок с пожертвованиями, загораживавший дверь.

Пип стала перетаскивать один мешок за другим. Здесь происходило так мало событий, что жалеть время и усилия не приходилось: пять хождений туда и обратно можно было счесть даже бонусом. Ничто так не подчеркивало контраст между прозябанием здесь и ее жизнью в Лондоне, как это.

Она заглянула в первый мешок. Его содержимое имело приличный вид и было аккуратно сложено, словно кто-то хотел порадовать Одри. Та любила получать высококачественные вещи, хотя Пип критически относилась к платьям от Marks & Spencer[2] или Next[3]. Как тут было не вспомнить ряды неношеной одежды с дизайнерскими этикетками в ее гардеробе в квартире Доминика. У Роз был более утонченный вкус, чем тот, который могла себе позволить Пип; ни один из ее лондонских нарядов не попал в Суффолк. Здесь она перешла на непритязательный, даже анонимный стиль: джинсы и скромные блузки, такие же, как на всех вокруг. С каждой прожитой здесь неделей она все сильнее чувствовала, как медленно, но неуклонно превращается из Роз в Пип.

Она взвалила на плечо последний мешок с намерением занести его внутрь, но тут увидела на крыльце небольшую картонную коробку. Обычно в такие складывали безделушки, каких Пип раньше не видывала: они в равной мере ее отталкивали и притягивали. Ширпотреб из дутого стекла, дешевая бижутерия с облезлым золотым и серебряным покрытием, разрушающим иллюзию подлинности, разрозненные чашки и блюдца со сколами, которые придется отправить на свалку; взбредет же кому-то в голову, что найдутся желающие заплатить за такое приличные деньги… Сама торговля чем-то подобным не переставала удивлять Пип своей нелепостью. Но опорожнять коробки с уродливыми безделушками было гораздо приятнее, чем разбирать застиранную (а порой и нестираную – гадость какая!) одежду. Правда, сохранялась пусть призрачная, но все же надежда наткнуться на настоящую драгоценность.

Одри все еще возилась с чайником, так что Пип могла самостоятельно разобрать коробку. Она быстро схватила ее и бросилась с ней в лавку.