Тайна французского порошка

Полиция на Востоке обращает гораздо меньшее внимание на наличие или отсутствие алиби, чем их коллеги на Западе. Мы слишком хорошо знаем возможности и уловки хитрых преступников и предпочитаем изучение эмоций и инстинктов опровержению вымышленных историй. Несомненно, это объясняется различием в психологии, существующим между двумя расами… Восточная является гораздо более недоверчивой, чем западная, так как имеет дело чаще с фундаментальными, нежели с поверхностными проявлениями… В то время как западный мир склонен кричать восторженное «Банзай!», восхищаясь изворотливостью своих наиболее удачливых проходимцев, мы просто отрезаем им уши или заковываем в колодки за незначительные преступления и отрубаем головы за тяжкие — но неизменно делаем из наказания пример (вероятно, это и есть суть японского коварства?) крайнего бесчестья…

Из предисловия к английскому изданию книги Тамаки Хиеро «Тысяча листьев»

Глава 25 ЭЛЛЕРИ-БИБЛИОФИЛ

Жилище Квинов находилось в одном из каменных домов на Западной Восемьдесят седьмой улице. То, что Квины обосновались в этих древних стенах, говорило о сильном влиянии сына на отца. Ибо пристрастия Эллери с его собранием старых книг, любительскими познаниями о древностях, любовью ко всему самому лучшему, доставшемуся от прошлого, брали верх над естественным стремлением к современному комфорту. Он стоически переносил жалобы инспектора на «пыль и плесень».

Квины жили на верхнем этаже старого особняка, а входная дверь, украшенная медной табличкой с надписью «Квины» (это была их единственная уступка целесообразности), была изготовлена из рассохшегося от времени дуба. Джуна, в чьих жилах текла цыганская кровь, встречал посетителей в прихожей, где терпко пахло старой кожей.

В прихожей висел большой гобелен (дар герцога в благодарность за оказанные инспектором услуги, суть которых так и остается тайной). Комната была выдержана в строгом готическом стиле, и снова Эллери пришлось проявить недюжинное терпение и настойчивость, чтобы не дать инспектору распродать старинную мебель и все остальное на аукционе.

Далее располагалась гостиная и библиотека. Здесь были книги — несметное множество книг. Потолок, отделанный дубом, большой камин с широкой дубовой полкой и причудливой старинной решеткой, висевшие над ним воинственно скрещенные шпаги из Нюрнберга, старинные лампы, бронза, массивная мебель. Стулья, диваны, кожаные подушки, скамеечки для ног, пепельницы — это был настоящий рай беззаботной холостяцкой жизни.

За гостиной находилась спальня — строгое и уютное место для отдыха.

Всем заправлял юркий и маленький Джуна — мальчик-сирота, усыновленный инспектором Квином в пору его одиночества, когда Эллери учился в университете. Мир Джуны был ограничен его горячо любимым покровителем и их общим жилищем. Он был здесь и слугой, и кухаркой, и экономкой, а иногда и доверенным лицом…

Утром среды 25 мая — на следующий день после обнаружения трупа миссис Уинифред Френч в витрине универмага — ровно в девять часов Джуна сервировал в гостиной поздний завтрак. Эллери в комнате не было, и его отсутствие бросалось в глаза. Инспектор сидел в своем любимом кресле, мрачно глядя на проворные смуглые руки Джуны.

Зазвонил телефон. Джуна подбежал к аппарату.

— Вас, папа Квин, — торжественно сообщил он. — Это окружной прокурор.

Старик побрел к телефону.

— Алло, Генри!.. Ну, продвигаемся понемногу. Что-то подсказывает мне, что Эллери идет по правильному следу. Фактически он сам мне так сказал… Что?.. Мне все это кажется сплошной чертовщиной. Не вижу ни начала, ни конца… Не нужно мне льстить, Генри! Я говорю совершенно откровенно… Ситуация в настоящий момент такова…

Несколько минут инспектор говорил голосом, в котором слышалось то отчаяние, то волнение. Окружной прокурор Сэмпсон внимательно слушал.