Тайна гибели Бориса и Глеба

Интересно, что в летописании XVI в. эта фраза встречается в измененном виде. Как сообщает Никоновская летопись: «Есть же могила его в пустыни и до сего дни, исходит же из нея смрад зол, ибо разседшися земля пожре его». Примерно так же выразился составитель более раннего «Хронографа» начала XVI в.: «И разседшися земля пожъре его межи Чахи и Ляхи»^{202}. Надо полагать, что к тому времени указание на то, что Святополк скончался в «пустыни» (или, как полагает Б. А. Успенский, «в пустом месте»), уже не могло удовлетворить читателя, поэтому в текст было внесено дополнение, согласно которому Святополка поглотила земля.

1.11. Концепция Нестора

Наряду с теми «сценариями» междукняжеской борьбы за наследство Владимира Святого, которые сложились в ПВЛ и «Анонимном сказании», существовала еще одна интерпретация этой династической коллизии, сформулированная автором «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба» печерским монахом Нестором.

С начала XIX в. существуют две историографические традиции, представители одной из которых склонны видеть в Несторе-агиографе и Несторе-летописце одно и то же лицо, в то время как представители другой видят в составителе ПВЛ и авторе «Чтения» разных исторических персонажей, так как их концептуальный подход к таким фундаментальным вопросам, как например, распространение христианства в Русской земле, имеет значительные отличия.

В историографии утвердилась датировка «Чтения», предложенная А. А. Шахматовым (1081–1088 гг.)^{203}. Альтернативная датировка С. А. Бугославского (1108 г.) является маргинальной^{204}. Поддерживая гипотезу П. В. Голубовского о том, что общим источником «Анонимного сказания» и «Чтения» могли быть записи Вышегородской церкви, Шахматов отрицал существование протографа «Чтения», мотивируя это тем, что «Нестор дал бы более совершенное произведение, если бы у него были предшественники»^{205}. В то же время исследователь находился в убеждении, что Нестор заимствовал факты для своего труда не только из Вышегородских записок, но и из Древнейшего Киевского свода^{206}. С его точки зрения, «Чтение» зафиксировало первоначальную редакцию летописного сказания из Древнейшего свода, где отсутствовал целый ряд конкретных деталей (место гибели Глеба, место гибели Бориса, имя Георгия «угрина», слуги Бориса и т. д.), появившихся в тексте Начального свода из «Жития Антония Печерского»^{207}.

По мнению Шахматова, «состав Начального свода был сложнее состава Несторова сказания, и это отражалось на необходимости согласовывать источники, комбинировать их и давать таким образом иной раз придуманные известия, искусственно составленные сообщения». Хотя вопрос об источниках «Чтения» и его месте среди памятников цикла остается дискуссионным, в настоящее время утвердилось мнение, что при его составлении Нестор мог опираться на повесть «Об убиении Борисове», Вышегородские церковные записки, «Анонимное сказание», а возможно, и свод Никона, над продолжением которого, согласно гипотезе В. К. Зиборова, он работал в 1075–1078 гг. Эта гипотеза предусматривает, что Нестор обращался к летописной работе дважды: во второй половине 70-х гг. XI столетия (в качестве сотрудника Никона) и в начале XII в. (как составитель первой редакции ПВЛ)^{208}.

Как бы то ни было, Нестор в значительной степени модифицировал сведения своих источников в соответствии с целями и задачами агиографического сюжета: так, борьбу за наследство Владимира он раскрыл, с одной стороны, в универсальном для средневековой историографии контексте противостояния Бога и дьявола, а с другой — во всемирно-историческом аспекте становления христианства, что выделяет его произведение среди других произведений Борисоглебского цикла. Для создания этого монументального введения агиограф использовал «Речь философа» к Владимиру Святославичу, сочинения «отцов церкви», памятники агиографии и апокрифы. И фактографически и концептуально труд Нестора настолько отличается от других памятников, что некоторые исследователи (например, А. Л. Никитин), склонны возводить к нему генезис всего Борисоглебского цикла.

«Чтение» более всех других памятников этого цикла относится к агиографии — наиболее специфическому жанру средневековой литературы. Анализ памятников агиографии сопряжен с определенными трудностями в интерпретации текстов, подверженных влиянию «литературного этикета»^{209}. Согласно современным представлениям, агиографический жанр является комплексом универсальных композиционных характеристик, так называемых идеологических констант, среди которых выделяются такие, как идеал христианского государя — поборника веры; восхваление происхождения святого; его высокое социальное положение; идеализация святого как благодетеля бедных; восхваление страданий и смерти святого; наказание Божье для убийц; сказание о чудесах святого и т. д. (Дж. Ревелли)^{210}.