Неравнодушен к собственной славе, о чем постоянно заботился, приглашая критиков и рецензентов восславить свое замечательное творчество (типичное социально-барабанное словоплетение пролеткультовского образца). В чуть ли не ежедневных секретных обзорах (1925 г.) Ленинградского ГПУ для губкома партии мы наткнулись на пересказ статьи одной из белоэмигрантских газет, которая рисует Садофьева властно-жутковатым редактором, сующим в нос авторам «Красной газеты», бывшим колчаковцам и врангелевцам, маузер и принуждающим их к сотрудничеству. Действия местного «буревестника» вызывали ненависть и страх.
Не слишком ошибемся, если причислим Илью Ивановича к группе товарищей, не только чуждых Есенину, но и враждебных ему (между прочим, снисходительный Есенин, отрицавший пролеткультовскую рифмогонку, согласно «Дневнику» Оксенова, находил у Садофьева заслуживающие внимания стихотворения). Увы, так уж сложилось, на доброе внимание Есенина к собратьям по перу — те отвечали злом, большинство из них не могли пережить подлинно народной его известности.
Расширим еще круг лиц, скрывавших «тайну „Англетера“. Одного из них назвала в беседе с нами (1995 г.) вдова коменданта гостиницы Антонина Львовна Назарова (1903-1995). Речь об уроженце Грузии, коммунальном работнике Ипполите Павловиче Цкирия (р. 1898).
Информация для размышления: И.П. Цкирия, уроженец Зугдидского уезда Кутаисской губернии (сам указывал — «менгрелец»), сын состоятельного землевладельца; окончил 8-ю гимназию, участник походов Красной Армии на Кавказе. В сохранившейся анкете о своей военной службе писал сумбурно, противоречиво, что лишь обостряет интерес к его потаенной биографии. В служебном формуляре Цкирия сказано: 1918-1923 годы — «кочегар», что никак не вяжется с другими документами, в которых он фигурирует как конторский работник и строитель.
Наконец выяснилось: сей «кочегар» (между прочим, знал турецкий язык) ведал домами, принадлежавшими ГПУ. По предписанию (30 октября 1925 г.) заведующего Управлением коммунальными домами Пагавы, — Цкирия, кроме прочих зданий, стал хозяином дома №3 по улице Комиссаровской (дворник А.М. Спицын) и дома №8/23 по проспекту Майорова (напомним адрес «Англетера»: просп. Майорова, 10/24).
Если верить воспоминаниям (ныне покойной) вдовы В.М. Назарова (а ей можно верить), Цкирия вместе с ним, комендантом гостиницы, «снимал с петли» Есенина. Разумеется, это ложь, и нас больше интересует вопрос, почему Цкирия оказался в час кощунственной акции в «Англетере»? Случайность? Нет, — закономерность.
Во владении Цкирия, как мы уже знаем, находились здания, подведомственные ГПУ. Таким, очевидно, был и дом-призрак по проспекту Майорова 8/23. В ходе расследования обнаружилось: в «Англетере» подолгу жили агенты Активно-секретного отделения УГРО Михаил Тейтель и Филипп Залкин (Залкинд) — они же чекисты, имевшие свои домашние семейные квартиры. Это обстоятельство подсказывает назначение таинственного особняка. Проверка домовой книги (1925-1926) подтвердила наши подозрения: почему-то в списке жильцов огромного здания значатся только владелец булочной Н.А. Луговкин, его помощник А. И. Духов и дворник Н.С. Поветьев с женой.
Повременим с выводом. 30 октября 1925 года появилась на свет служебная записка №2/295 заведующего Управлением коммунальными домами с предписанием Цкирия принять дом-сосед «Англетера» от бывшего управляющего И.С. Царькова. Интересуемся биографией последнего, благо его рабочий формуляр сохранился.
Иван Сергеевич Царьков, уроженец Владимирской губернии, 1878 года рождения; образование — 3 класса; работал наборщиком, служил в царской и Красной Армии. Член РКП (б) до лета 1925 года. Управляющий домом №3 по улице Комиссаровской (владение ГПУ; рядом, напомним, штаб ленинградских чекистов). Таким образом, подлинный хозяин Царькова нашелся. Все сомнения окончательно отпали, когда у нас в руках оказался более ранний документ — отношение подотдела недвижимых имуществ Петроградского отдела коммунального хозяйства от 22 августа 1922 года
Итак, кому служил Царьков, — ясно. Он передал дом 8/23 по проспекту Майорова в руки Цкирия, связанного с теми же «темными силами». Появление последнего в «Англетере» в роковой для Есенина час можно объяснить однозначно: он выполнял свою прямую работу — транспортировал уже бездыханное тело поэта в гостиницу, где вскоре было инсценировано самоубийство.