В могилевский реестр можно занести и Валентина Вольпина, автора пресловутой «Памятки» о Есенине. Он — напомним — неплохо знал местную литературную жизнь, с семнадцати лет — с 1908 года — печатаясь в газете «Могилевский вестник», участвуя в работе здешних революционных кружков. Окончательно говорить о сознательном антиесенинском характере выступлений Вольпина у нас нет достаточных оснований. Он в соавторстве составил библиографию для четвертого тома собраний сочинений поэта (1927), но приглядеться пристальнее к окружению этого человека, считающегося ныне нейтральной фигурой, не помешает.
Еще одна новость: мать сексота Эрлиха — Анна Моисеевна, как удалось установить, родилась в местечке Дубровны (Дубровно) Горецкого уезда Могилевской губернии. Разумеется, этот факт ни о чем не говорит, но, не сомневаемся, скажет, когда мы узнаем ближайший круг ее родственников и знакомых, повлиявших на формирование ее нравственно уродливого сына.
Иногда земляческие узы бросают неожиданный отсвет на лиц, замешанных если не в убийстве Есенина, то в укрывательстве убийства. С Горецким уездом связана биография неоднократно упоминавшегося «Петрова», сыгравшего, может быть, одну из самых главных ролей в спектакле абсурда, разыгравшемся в поздний воскресный вечер.
ГЛАВА XII
Занимаясь есенинским «следствием», мы не подозревали о существовании этого человека до тех пор, пока не встретились (1995 г.) в Петербурге со вдовой коменданта «Англетера» Антониной Львовной Назаровой (1903-1995).
70 лет не рассказывала она о декабрьском происшествии 1925 года. Ее заставляли молчать годы страха, незавидная судьба ее мужа, Василия Михайловича, чекиста, управляющего «Англетером» («Интернационалом»). Познавший вскоре после «дела Есенина» «Кресты» и Соловки («Не болтай лишнего»), вернувшийся оттуда духовно сломленным и физически разбитым, В. М. Назаров, кажется, навсегда научил «не распространяться» свою послушную спутницу жизни.
100-летний юбилей С.А. Есенина и новые общественные веяния дали старушке А.Л. Назаровой нравственные силы сказать известную ей правду. Если бы она не заговорила, «тайна „Англетера“ оставалась бы во многом нераскрытой. Это она помогла включить в ряд преступников управляющего домом 8/23 по проспекту Майорова (соседнего с „Англетером“) Ипполита Павловича Цкирия, сотрудника ГПУ, знавшего истинные обстоятельства гибели поэта. Антонина Львовна помнила лишь его фамилию, склонность к застолью на грузинский лад и слабость к хорошеньким женщинам — не более. Причастность же И.П. Цкирия к ведомству Дзержинского и его осведомленность в кошмарной истории доказаны без ее участия.
В беседе с нами А. Л. Назарова назвала еще одну фамилию — «Петров». В результате наших неоднократных мягких «допросов» выяснилось следующее (собеседница была на редкость откровенной, библиотекарь, она давно, хотя и запоздало, открыла для себя и поэзию Есенина).
Внезапно вызванный поздно вечером 27 декабря в «Англетер» Василий Михайлович Назаров вернулся домой днем следующего дня. Он рассказал жене о случившейся в его «хозяйстве» беде, бедняжке-поэте, которого он видел вечером в гостинице, в номере у «члена партии товарища Петрова». Конечно, хорошо знавший чекистскую дисциплину муж врал — да и зачем беспокоить молоденькую женщину совсем ненужными ей подробностями (в тот же день она в первый и в последний раз ходила в «Англетер» и видела покойного поэта). Муж-конспиратор также присочинил, что накануне своего скорбного часа Есенин будто бы выглядел хмельным, а «член партии» его радушно угощал пивом. Вот и все, что удалось узнать.
Спустя несколько дней, при новой встрече, мы как бы невзначай спросили у нее:
— Значит, Василий Михайлович заходил к члену партии журналисту Устинову?
Наше тактическое лукавство не удалось. Она стояла на своем:
— Петров.
Сколько мы ни бились — никаких дополнительных сведений о загадочном коммунисте получить не могли.
— Но почему ваш муж заходил именно к нему, а не к кому-либо другому? — цеплялись мы, как за соломинку, за последнюю возможность получить хоть какую-нибудь «ниточку».
Подумав, он ответила:
— Наверное, для Василия Михайловича Петров являлся авторитетным партийным товарищем.
Не густо, даже неизвестны ни имя, ни отчество. Легче найти иголку в стоге сена, чем человека с такой распространенной фамилией в более чем миллионном Ленинграде (1925 г.).