Тайна гибели Сергея Есенина. «Черный человек» из ОГПУ

— Чаю хотите?

Через несколько минут принесли чай, настоящий чай, какого «на воле» нет, с лимоном и сахаром.

— Ну-с, Сергей Александрович, — начинает Васильев, — вы, конечно, прекрасно понимаете, что нам все решительно уже известно. Единственно правильная для вас политика — это «карты на стол».

— Не понимаю, какие тут «карты на стол», когда все «карты» и без того в ваших руках, — ответил Есенин.

— Все очень просто, — с ухмылкой сказал Васильев. — Помимо показаний вашего сообщника Вольфа Эрлиха у нас есть показания других и, скажем так, показания Тарасова-Родионова. Вы знаете, о чем я говорю.

Чай и папиросы уже почти совсем успокоили нервную систему Есенина. Теперь можно наблюдать за Васильевым, расшифровывать его интонации и строить какие-то планы самозащиты.

— Не понимаю, что вы имеете в виду конкретно? — Есенин пытался разыгрывать простака.

— Я должен вас предупредить, Сергей Александрович, что вашей безопасности ничто и никто не угрожает. В особенности если вы последуете моему совету. Мы не расстреливаем преступников, гораздо более опасных, чем вы. Наша задача — не карать, а исправлять…

Есенин сидел в мягком кресле, курил папиросу и думал о том, что это дипломатическое вступление ничего хорошего не предвещает. Следователь просто его обрабатывает. А это может означать только одно: на базе бесспорной и известной ГПУ и без него, Есенина, фактической стороны «дела» гражданина Есенина тот пытается создать какую-то «надстройку», раздуть «дело» и впутать в него кого-то еще. Кого именно, еще пока неизвестно.

— …Вы, как разумный человек, понимаете, что ход вашего «дела» зависит прежде всего от вас самого. Следовательно, от вас зависят и судьбы ваших родных: родственников в Москве — детей, жен… Поверьте мне, что я не только следователь, но и человек.

«Ну-ну, — подумал Есенин. — Не ГПУ, а какая-то заутренняя служба в церкви».

— Скажите, пожалуйста, товарищ следователь, вот вы говорите, что не считаете меня опасным преступником. К чему же тогда такой, скажем, расточительный способ ареста? Отдельный вагон, вооруженные люди…

— Ну, знаете, вы не опасны с точки зрения советской власти.

Васильев посмотрел на Есенина в упор, как бы ставя этим взглядом точку над каким-то невысказанным «i».

Есенин понимал, что это значило: или вы подпишете все, что вам будет приказано, или…

— Мне кажется, товарищ Васильев, что все совершенно ясно, и мне только остается письменно подтвердить то, что вы и так знаете.

— А откуда вам известно, что именно мы знаем?

— Помилуйте, у вас есть товарищ Эрлих.

При фамилии Эрлиха Васильев слегка улыбнулся.

— У нас есть еще показания писателя Тарасова-Родионова. Вы знаете, что я имею в виду. Телеграмму. Где вы прячете депешу?

— Я все придумал. Нет никакой телеграммы.

— Перестаньте лгать, гражданин Есенин! — с неожиданной злобой бросил следователь. — Вы дадите адрес, где она спрятана? Иначе будет хуже. Кстати, у нас есть еще и своя история — по линии шпионажа в пользу Англии. Так вы и бежать собираетесь. Побег за рубеж. Это уже посерьезнее.

— Ага, так вы мне еще и вредительство припишете?

— Послушайте, — Васильев усмехнулся, — следствие веду я, а не вы.

— Понимаю. Впрочем, для меня дело так же ясно, как и для вас.

— А мне не все ясно. Как, например, вы достали оружие, а документов нет?

Есенин объяснил: пистолет он привез из-за границы. Из США.

Следователь явно разочарован. Он ждал чего-то более сложного, откуда можно было бы вытянуть каких-нибудь соучастников, разыскать какие-нибудь «нити» и вообще — развести.

— Вот что я вам предложу, — проговорил наконец Васильев. — Я отдам распоряжение доставить в вашу камеру бумагу и прочее, и вы сами изложите все показания, не скрывая решительно ничего. Еще раз напоминаю вам, что от вашей откровенности зависит все. Так что и в ваших, и в моих интересах покончить со всей этой канителью как можно скорее.

Есенин понял его намек, кивнул.

— Уверяю вас, Сергей Александрович, что ничем особенно страшным история ваша закончиться не может… Ну, до свидания, — откланялся он.

Есенин поднялся со своего кресла и приметил рядом с креслом Васильева выдвинутую из письменного стола доску, на которой красовался крупнокалиберный кольт со взведенным курком. Товарищ следователь был готов к менее дружественному финалу беседы с поэтом.

Порядочность — качество, приятное даже в примитивном палаче. Конечно, утешительно и то, что Есенину не тыкали в нос кольтом, не инсценировали расстрела. Но кто знает, что его ждало впереди, тем более что предварительный допрос не дал решительно ничего нового. Никаким обещаниям товарища Васильева Есенин, конечно же, не верил, как не верил и его оптимизму, дескать, впереди все прекрасно и удивительно хорошо.

Есенин наскоро набросал свои показания и ждал очередного вызова, чтобы узнать, где окончится следствие как таковое и где начнутся попытки выжать из него детективное «произведение».

Есенинские показания забрал коридорный надзиратель и, вероятно, отнес Васильеву. Его вызвали на допрос. Васильев был таким же вежливым, как и в первый раз, но на лице его блуждало разочарование.