Тайна гибели Сергея Есенина. «Черный человек» из ОГПУ

Если живым надо умирать, то Сергей Есенин умер, жизнь была окончена. Мертвым же полагалось жить, то есть впереди поэта ожидало бессмертие. Так говорят о классиках. Только Есенин и здесь выбился из «классической обоймы»…

Впереди была жестокая схватка за его имя. Пошло гулять по стране мерзкое словечко «есенинщина».

На вечере памяти в ГАБТе прозвучала интеллигентная по тону и совершенно людоедская по содержанию поминальная статья Троцкого, который объявил Есенина не соответствующим «эпичной, катастрофичной эпохе» с фальшивой слезой в голосе. И бухаринский ответ — гнусные «Злые заметки», после чего комплиментарные голоса стали глушиться, а грязный вал брани увеличился.

Настоящие слова в эти предновогодние траурные дни нашел писатель Леонид Леонов:

«У нас любят писать некрологи, пишут их всласть, умело и смачно, с видом нравственного превосходства, не щадя чернильных сил своих. О мертвых можно… А Сергей Есенин мертв: он уже больше не придет и не пошумит, Есенин…

Так живы еще в памяти последние встречи!

Еще нет в сердце примиренья с вестью о гибели твоей, Сережа.

И еще: трудно говорить теперь хорошие слова. Слов хороших, нежных, искренних, любовных слов теперь стыдятся и чураются.

Для смягчения прекрасной их человечности — их произносят лишь с усмешкой извинения.

Их подменяют вывертами хитрого и недоброго ума. Их изгоняют из обихода, в них не верят…

Крупнейший из поэтов современья…

Его песни поют везде — от благонадежных наших гостиных до воровской тюрьмы. Потому что имел он в себе песенное дарование, великую песенную силу в себе носил…»

Лестница, ведущая в небо

В этом смысле интересно мнение выдающегося историка, доктора Поля Гарнье, который в связи со смертью Наполеона справедливо заметил, что «соответствующие тексты не всегда были составлены с желательной точностью. Кроме того, врачи, по причине либо некомпетентности, либо недобросовестности, либо из желания обелить себя, слишком часто расплывались в лишенных интереса соображениях, намеренно неточных и даже противоречивых. Наконец, весьма трудна и деликатна задача перевести прошлое в настоящее, учитывая неизбежные изменения в способах интерпретации и приемах логических рассуждений».

Поэтому прежде чем сформулировать правдивое мнение, нужно взвесить все «за» и «против» и не пытаться выдавать это за стопроцентное правдивое резюме.

В поисках «истины» нужно всегда сомневаться — этого требует знак строгой научной дисциплины. И когда без доказательной базы патологоанатомического вскрытия тела Есенина уверенно утверждают диагноз: асфиксия, произведена сдавливанием дыхательных путей через повешение, — то дискуссия выглядит закрытой.

Причем речь не шла только о простом «споре сыскарей», и только потому, что вращалась вокруг слов «суицид» или «убийство», когда хотели этими словами скрыть все колебания и сомнения. Эти слова заставляли замолчать «толпу», которую завораживала роковая неумолимость этим «самоубийством», как об этом писали в некрологах. Тогда его поэма «Черный человек» сразу же становилась своеобразным Реквиемом Моцарта.

В самом деле, удобнее всего говорить о некоей наследственной болезни, если хотелось придать спору о смерти Есенина эмоциональный характер, кладущий конец всякой дискуссии.

Если гипотеза самоубийства сегодня в моде, то версия об убийстве, напротив, единодушно отвергалась и осуждалась, как если бы такая возможность была абсурдной в принципе и даже рассматривать ее было бы преступлением: «оскорблением великого поэта Есенина».

Конечно, сразу после смерти Есенина многие поверили СМИ и считали, что он сам наложил на себя руки «естественным образом» именно из-за беспорядочной жизни, частых возлияний и конфликтов.

Но вот прошло девяносто лет, прежде чем версия об убийстве, очищенная от налета страстей, порождавшихся поклонением Есенину, смогла быть представлена строго научно.

И случилось так, что первое солидное расследование провел в конце XX века полковник МВД Э. А. Хлысталов. Его публикация «Тайна гостиницы "Англетер"» была встречена, по крайней мере в России, скептическими улыбками, вялой критикой. Некоторые посчитали, что это «просто полицейский роман», плод излишне разыгравшегося воображения. Другие с большим интересом восприняли расследование полковника с Петровки, 38. Статья профессионального сыщика, как показалось этому кругу лиц, открывала для поиска перспективы, которые нельзя было отторгать с порога или игнорировать «по умолчанию».