Тайна голландской туфли

Еще один важнейший вопрос, приоткрытый дневником, — это участие в деле доктора Дженни. Вы можете не знать этого, но доктор Дженни был очень близким миссис Дорн человеком. У нее не было от него тайн. При всем этом доктор Дженни присутствовал при рождении Хильды, поэтому знал историю с самого начала. Похоже, Дженни занимал такую позицию, что мужчине простительно плодить отпрысков на стороне, потому что он не поменял своего отношения к Даннингу после того, как узнал о его отцовстве. Сару же он упрекал в нагнетании проблем, в том, что она испортит жизнь Хильде только из одной материнской ревности. Странно, не правда ли? Может быть, он просто ценил по достоинству профессиональные качества своего коллеги. Потом, он был человек достаточно широких взглядов.

Дженни был другом миссис Дорн в любом смысле этого слова. Он всегда защищал ее на словах, между ними не бывало недопонимания, даже намека на раздражение или недовольство действиями одного или другой.

Простите мне повторную настойчивую просьбу молчать обо всем, что вам открылось. Я прошу не для себя — только ради блага Хильды. Она мне дороже всего сущего.

Искренне, Филип Морхаус.

P. S. Буду вам благодарен, если вы сразу по прочтении уничтожите это письмо, дубликатов которого не существует».

Еще одним событием этой относительно спокойной пятницы, которую, кстати, инспектор потом неоднократно вспоминал, был телефонный звонок вечером, в половине седьмого, адресованный Эллери Квину.

Отношение Эллери к делу резко изменилось. Он теперь не курил беспрестанно, не мерил комнаты шагами, а провел пятницу дома, сидя у окна, читая или печатая на своей старенькой машинке. Инспектор Квин, который забежал домой пообедать и отдать некоторые приказания своим в управлении около полудня, заглянул через плечо сына и увидел, что сын увлеченно продолжает сочинять детективный роман — тот самый, который был им заброшен несколько недель тому назад.

Старик вздохнул — но с улыбкой, скрытой под седыми усами. Это был хороший знак. Он много месяцев не видел сына в столь умиротворенном состоянии духа. Телефонный звонок поступил после тяжелого дня, когда инспектор с усталым, изборожденным морщинами лицом вошел в свой дом. Он услышал ответы Эллери по телефону — и черты его разгладились.

Голос Эллери был до того жизнерадостным, что инспектор понял: произошло что-то знаменательное. Инспектор встал, едва дыша и прислушиваясь к разговору.

— Пит! Ты где? Великолепно! Замечательно, Пит! Коннектикут, говоришь? М-да, достаточно умно... Не важно... Молодчина! Грандиозная работа. Достал бумагу?! Береги как зеницу ока! Нет. Сделай копию и пришли мне, как только вернешься, — хоть в три часа ночи. Я жду. Все. Хорошо, поспеши.

Инспектор услышал, как Эллери со стуком положил трубку на рычаг и прокричал:

— Джуна! Все кончено! Дело раскрыто!

— Что — кончено? — спросил старик, увидев Эллери.

— Отец! — Эллери схватил отца за руку и потряс ее. — Мое расследование закончено. Пит Харпер...

— Пит Харпер, говоришь? — Инспектор вновь стал угрюм. — Если тебе нужно было достать информацию, почему ты не попросил моих ребят?

— Послушай, отец, — и Эллери насильно усадил его в кресло, — были причины — у меня не было достаточных доказательств. И мне не хотелось привлекать к этому официальные инстанции. Если бы мы не добыли этой информации, пришлось бы слишком многое объяснять... Немного терпения, отец. Все разъяснится, когда ночью приедет Питер и привезет весьма интересный документ...

— Хорошо, сын. — Инспектор очень устал. Он прилег и смежил веки. — Мне нужно отдохнуть. — Но вдруг он раскрыл свои яркие живые глаза. — Но в последние сутки ты что-то не был так радостен.

— Но я не был и успешен! — И Эллери в шуточной мольбе сложил ладони. — А сегодня — благодарение Богу! — я герой! Как говорил Дизраэли: «Успех — дитя дерзости»... я был столь дерзновенен в своем предположении, отец, что даже ты не поверил бы в успех... Но теперь я стану следовать галльскому девизу «Дерзай всегда!».

Глава 28 ОБЪЯСНЕНИЕ

Близясь к завершению описания дела, могу сказать, что напряжение всех душевных сил чрезвычайно отразилось на атмосфере дома Квинов. Воздух был напоен сложным сочетанием возбужденности, которую они не контролировали и не скрывали, и молчаливой раздражительности инспектора, подкреплявшейся торжествующей решимостью Эллери.

Эллери собрал всех старых друзей отца на тайное совещание. Его планы были покрыты мраком. И хотя он в течение ночи пятницы посвятил отца в некоторые свои предположения, оба их до поры до времени скрывали.

Ни один из них конечно же ни словом не обмолвился о появлении в половине третьего ночи на субботу у их дверей Питера Харпера. Инспектор, впрочем, дремал в своей кровати, когда Эллери, в шлепанцах и пижаме, самолично впустил Харпера, налил ему виски и положил перед ним сигареты. Затем взял у него из рук небольшой документ на хрустящей бумаге и проводил репортера до дверей — утомленного, с воспаленными глазами, но торжествующего.