Тайна горы, или Портрет кузнечика

Все, что происходит в монастыре, я увидел уже собственными глазами летом. Вместе с Лёнчиком, Васькой и Денисом.

Теперь на лагерной мачте развевался российский флаг. Сменились вожатые. И доктор сменился. Правда, не в лучшую сторону. Вместо Верочки работала толстая пожилая тетка.

Хорошо, что никто из нас не заболел, пока мы находились в лагере.

Когда практика закончилась, мы с Васькой и Лёнчиком поднялись на гору и помогали Иванычу восстанавливать монастырь почти до конца лета.

Денис тоже приехал после окончания занятий в колледже.

Для росписи храма, о чем мы втроем мечтали, еще время не подошло, а вот на подсобных работах Иваныч нас использовал на все сто. Мы грузили камни, мешали бетон, вывозили мусор. Загорели дочерна, и мускулы появились, честное слово!

Лёнчик, кстати, очень жалел, что не присутствовал при нахождении иконы. Они с Васькой по-прежнему не теряют надежды найти сундук с золотом, зарытый на горе в Средние века.

Про себя я не могу сказать, что сильно жажду найти средневековые сокровища. Но… А вдруг? Кто знает, может, нам и повезет!

На пару недель приезжали и мои родители.

Мы с ними спускались в поселок и ходили в храм, к «нашей» чудотворной иконе. Икона продолжает исцелять людей, и народ стал приезжать к ней из разных мест.

Мы втроем стояли на службе. Я радовался и чувствовал себя именинником.

У Жанны и Иваныча родилась дочь. Назвали ее Ксенией. Жанна летом сняла в поселке жилье для себя и дочери, а мужчины раз в неделю спускаются к ней с горы. Все трое: Иваныч, Денис и Васька.

И я с ними.

В нашей компании я теперь не единственный ребенок, как вы понимаете. Нас уже четверо.

Работа по восстановлению монастыря продвигается медленно. Но продвигается! Не всё сразу. Ведь в Крыму только закончилось первое российское лето…

Глава 41

Гора…

Через два года я вернулся к своей горе. Почти два года разлуки.

Я вырос, а она не изменилась. Все так же цветут на ней безымянные цветы, порхают мотыльки и стрекочут кузнечики.

Гора осталась все той же — таинственной и манящей.

Неподдельной.

Гора ничуть не изменилась и от того, что изменилась страна, в которой она теперь находится.

Но мне кажется, что гора тоже радуется вместе с нами. Просто… не может же гора прыгать и хлопать в ладоши…

Здравствуй, гора!

Конечно, в Москве я не забывал о том, что гора существует. Я вспоминал о ней, но… Наверно, не так часто, как надо бы. Или не так… качественно, что ли.

Несколько раз, особенно после того, как мы вернулись из Крыма, я пытался нарисовать гору по памяти. Я пробовал рисовать ее с разных ракурсов, с разных сторон. Со стороны суши, со стороны моря. При штиле и во время бури, утром, на рассвете, днем, вечером и ночью.

Иногда у меня получалось, иногда — нет.

Я включил гору в одну из своих контрольных композиций. Правда, мне пришлось несколько изменить ее очертания, поставить на ней маяк и запустить в море несколько парусников.

На темном грозовом небе моей композиции гора сияла под солнечным лучом.

Когда я выставил композицию на просмотр, Лёнчик сразу же узнал гору:

— О, Саня! Это же наша гора! В Крыму!

— Ага, — кивнул я.

Я был очень благодарен Лёнчику за эту фразу, брошенную мимоходом.

И всё же…

Иногда мне казалось, что гора «подпускает» меня к себе на какое-то расстояние, известное только ей, и не дает подойти ближе. Потому что я еще не готов.

Но мне все равно становится тепло и хорошо. Потому что я знаю одно: гора есть. Она существует. Она ждет.

Душа горы не изменит. Не предаст. Не исчезнет.

Можно было бы закончить на этом мой рассказ. Но из песни слов не выкинешь.

Глава 42

Как же про Мигеля-то не рассказать!

Не думайте, что он стал художн и ком-реал истом. Все пролетевшие два года Мигель по-прежнему занимался своим перфомансом. В первый год после этой истории восстанавливать монастырь не поехал — готовился к выставке. Не где-нибудь — в Париже!

До выставки Мигель ходил и сиял, как новая копеечка, а вот после…

Вернулся с выставки злым и «многократно неоцененным», как выразилась мама.

Какое-то время Мигель тосковал. Забросил все и даже к нам приходил редко.

Но долго находиться в творческом кризисе Мигель себе не позволил. Начал все сначала. Снова появились разговоры о выставках. И подружек Мигель продолжал менять, но… «без вдохновения»!

По крайней мере, так он говорил всем.

А вот на второй год… вместе с нами… под видом летнего отдыха… поехал на недельку и просидел на горе два месяца.

У Мигеля на горе остался и свой интерес. Он сунулся в изолятор сразу же, как прилетел. Хотел найти Верочку, которой когда-то обещал писать, но… Но — увы…

Толстая тетка-врач встретила москвича приветливо и предложила ему померить температуру и давление. За умеренную плату.

Мигель поднялся на гору в расстроенных чувствах. Иваныч ему не сочувствовал. Он сказал:

— Надо было этой врачихе клизму тебе предложить! Ведёрную!

— Пол ведёрной бы хватило, — грустно ответил Мигель.

На что Иваныч язвительно заметил: