Тайна инженера Грейвса

Шайе с некоторым сожалением пожал плечами, а Рене, обидевшись за товарищей и стремясь восстановить реноме, пояснил:

— Совы — это люди, которые за полночь ложатся спать и поздно встают. В противоположность жаворонкам, которые просыпаются вместе с зарей.

— Дело не только в этом, — перебил Шайе. — У людей-сов утро — самое угнетенное, депрессивное время. Если говорить об отчаявшихся гипоманьяках, то это время мрачных раздумий и неожиданно легких, роковых решений.

— Вы надеетесь, что Вильям Грейвс еще не проснулся, — рассудительно заметил практичный Луи.

— Нет, — раздраженно бросил ему Шайе, — он уже проснулся. Я надеюсь, что он еще пьет чай. Вильям принимает решения после утреннего чая. Прошу вас, побыстрее!

— Если мы врежемся во встречную машину или перевернемся, то и вовсе не поможем делу, — мрачновато заметил Луи, виртуозно вводя машину в очередной крутой поворот. — Хорошо, что еще утро.

— Хорошо, — вздохнул Жак не без иронии.

— А что произойдет, если Грейвс все-таки приведет в действие свое взрывное устройство в Габоне? — осторожно спросил Хойл.

Воцарилась тишина, нарушаемая ровным гулом двигателей, работающих на полных оборотах. Две пары глаз с напряженным ожиданием смотрели на ученого, Луи не отрывал взгляда от дороги, но вся его поза выражала внимание к гласу судьбы.

— Катастрофа в Африке, активизация всех сейсмических зон и вулканических цепей планеты, разрушительные землетрясения в глобальном масштабе, гибель многих тысяч городов и сотен миллионов людей, — после долгой паузы негромко проговорил Шайе.

— Как вы допустили? — нервно спросил Жак.

— Никто не знает, где находится кодовая радиостанция, хотя Вильям не раз говорил, что может подать сигнал в любой момент. Я жил рядом с Грейвсом не только потому, что он мой друг, но и потому, что хотел предупредить катастрофу. Я много раз пытался выяснить местонахождение радиостанции, но и мне не повезло, — сухо ответил ученый.

— А может быть, Грейвс ошибся в расчетах и никакой катастрофы не будет? — предположил Луи.

— Может быть. Но вам легче от этого «может быть»? — ядовито спросил Шайе.

Луи промолчал, а Жак ответил:

— Легче, но не очень. Что скажете вы, Рене?

— Надо надеяться на лучшее. На то, что Грейвс еще пьет свой утренний чай.

— Верно, ведь Грейвс — сова.

— Никогда не любил сов, — буркнул Луи, — а теперь преисполняюсь к ним уважением. Как хорошо, что они поздно встают!

— Помолчите, Бога ради! — взорвался Шайе.

— Молчу. Куда теперь?

— Налево. Уже близко.

— Вы верите в Бога? — с нервным смехом спросил Жак у Рене. — Может быть, стоит помолиться?

— Не верю.

— А я верю, — зло сказал Шайе, — но молиться бесполезно. Надо надеяться на то, что Вильям еще пьет свой утренний чай.

Рене начал терять нить реальности происходящего. А, впрочем, действительно, сон или сказка — не все ли равно? Надо ждать, терпеть и надеяться.

А надеяться было не на что. Вильям Грейвс в этот день проснулся необычно рано, успел покончить с утренним чаем и теперь в глубоком раздумье сидел за пультом кодовой радиостанции.

Глава 17

Вильям Грейвс проснулся сразу, как будто ангел-хранитель коснулся его своей нежной рукой. Проснулся с ощущением особой чистоты, особенной ясности сознания. Грейвс знал, что в такие благословенные минуты мощь его мозга беспредельна. Одним могучим усилием воли он мог представить и понять все, что происходит во Вселенной от почти мгновенных суматошных процессов в недрах крошек-атомов до неторопливых, грандиозных актов отделения новых звезд от чудовищной массы центрального галактического ядра. Грейвс верил, что вместе со вздохами ветра, чуть волнующего оконную занавеску, в комнату проникают отголоски вздохов страждущей, мучающейся Земли. В шуме пролетевшего самолета угадывался грозный отзвук далеких землетрясений, актов творения небесных гор и адских провалов. Струи солнечных лучей, рассыпающиеся брызгами света на хрустальной вазе, несли с собой незримый другим людям, но чувствительный для Грейвса груз трепетных и неистовых ядерных реакций, рождающихся в тучно-раскаленной утробе великого Солнца. А разве, если легонько напрячь воображение, в переливчатом щебете птиц нельзя различить голоса далеких инозвездных цивилизаций? Их восторги и радости, их стоны и жалобы, их отчаянные безответные призывы о помощи, их угрозы и проклятия в адрес агрессивных соперников! Грейвс любил это вдохновенное состояние ясности мышления и верил в его сокрушительную мощь. Он не знал, а если бы и знал, то никогда бы не поверил, что это божественное состояние с гораздо большим основанием можно было бы назвать ясностью безумия…