Тайна исповеди

— Какой, нах, муж? Ты ж не замужем!

— Да, но вот мы еще не совсем окончательно развелись, он за вещами пришел.

Ломится этот гибридный муж в дверь, орет, давая жене обидную характеристику. Это восхищает благодарных зрителей, они дико хохочут! Там же в подъезде бригада маляров красит стены, и вот им с утра такое роскошное представление. Мужики, конечно, бросают работу…

Я подхожу к окну — проверить путь к отступлению. Очень кстати это первый этаж, но! На окнах — железные решетки!

— Он сейчас уйдет… — шепчет она. — Подумает, что дома никого нет. Что я ушла на работу.

Тот ломится в дверь как дикий зверь:

— Открывай! Я знаю что ты дома, проститутка!

— Придется открыть… Но он только возьмет чемодан и быстро уйдет!

Она пошла к двери. А я решил тактично переждать напряженный момент в совмещенном санузле. Чтоб не мешать беседе голубков. Пусть воркуют без меня. И, значит, запираюсь я в удобствах. Муж с порога громко, чтоб я слышал, объявляет:

— Ты всегда была блядью!

Типа сейчас убьет. Я — к двери, выйти и вмешаться, защитить даму. Но быстро сообразил, что это не очень корректно — у (бывших) супругов беседа, а тут посторонний мужик выходит из санузла их мирить, совершенно голый, и, призывая к гуманизму, в то же самое время мотает хером туда-сюда. Как-то не очень хорошо получилось бы… Надо хоть срам прикрыть. Снимаю с гвоздя халат, надеваю — и вдруг осознаю, что и это тоже не очень: в хозяйском халате права качать. Снимаю халат… Пока я так работал над своим имиджем, «наш» муж ушел, хлопнув дверью. А (бывшая) его жена говорит:

— Вот что значит нарушать трудовую дисциплину! Сидела б на работе, давно чай бы пила, а тут всё, блять, на нервах, на измене.

Там все участники получили по солидной порции унижений, не один я — и это меня как-то утешало.

Конец лирического отступления.

— Ну, допустим, — подумал я про ситуацию с Ленкой. — Меня, в конце концов, не убудет, да к тому же никто и не узнает.

Она теребила стручок, но с ним ничего не происходило. Хотя она, видимо, чего-то ожидала (это в шесть-то лет. Черт знает, откуда у нее такое знание жизни. Кто ее в это вот всё посвятил? Где она подсмотрела?)

— Ну вот и начинается моя игра! — И она свободной рукой задрала платье почти до шеи — я увидел ее голое тело, страшно похожее на туловище дешевой пластмассовой куклы — и придвинула ко мне свою деталь, похожую на бледную (есть такая порода) абрикосу, и заставила меня ее потрогать. Да пожалуйста, да и хрен с тобой! Ну абрикоса, и ладно, ничего страшного. Потом она еще как-то изогнулась и привстала, мне стало лучше видно эту ее как бы рану, что ли, весьма неаппетитную, которую, может, надо бы как-то зеленкой обработать, — впрочем, с советами лезть не стал. Тема всё ж дюже деликатная.

Прошла пара минут. Ленка продолжала свою дурацкую возню. Я весь извелся, но не ныл. Потом и ей вроде тоже это всё надоело, и она сказала:

— Ну, давай играть дальше!

Звучало это беззаботно и легко, и я с облегчением подумал, что, кажется, она не совсем сошла с ума, время сдавать ее в дурку еще не пришло.

— Дальше — всё так же?

— Нет, еще по-другому.

Она опять как-то подвигалась, поерзала, поизвивалась — и живая абрикоса оказалась рядом с бедным стручком, прям напротив. Подружка смотрела на меня тревожно и весело и улыбалась:

— Ну, давай же.

— Шо тебе дать? — я был реально растерян.

Было вообще не то чтоб страшно, но уж совсем странно. Как будто я ворую и меня скоро неминуемо поймает милиция. И будет меня стыдить.

— Ну как — что? Прислони.

— Что?

— Ну что-что? Вон что.

— Да зачем? Что ты такое удумала?

— Давай же, давай.

— А зачем это? — спросил я с сомнением.

— Не спрашивай. Да никто и не узнает. Я не скажу никому. Ну, давай же.

Я подумал, что ну и ладно, плевать, — и прислонил. И застыл так.

Что-то похожее описывалось после в историях про компьютерную грамотность. Когда спец по телефону давал консультацию чайнику, тот всё выполнял, но проблема не решалась. Пробовали и так, и этак. Ничего не получалось. Сисадмин нервничал:

— Вы нажали кнопку escape?

— Ну да.

— Точно?

— Точно.

И так повторялось много раз. Наконец у спеца случилось озарение:

— Вы вот ее нажали, кнопку — а после отпустили?

— Так вы ж не говорили, что надо отпустить! Я нажал и держу.

Вот и я — прислонил и тупо застыл. Про то, чтоб как-то тютелька в тютельку — и речь не шла, эта мальчиковая штучка была слабей и бессильней, и безвольней, чем даже ухо. Короче, я сидел так, примостившись довольно неловко, — и молчал. Эта привычка молчать при стыдных телодвижениях осталась у меня на всю жизнь и стоила мне многих испорченных отношений; некоторые дамы такого не прощают, чувствуют себя обворованными и грязно использованными, и бесполезно им (было) объяснять, что молчание — это высший интим.