Тайна исповеди

В Риге мы ночевали в общаге же, только не студенческой, а рабочей, там жила какая-то дальняя родня Димона, русские пролетарии-лимитчики в той бедной Европе. Хозяева наши ранним утром убежали на свой завод, а мы, иначе ж никак, пошли посмотреть на Домский собор. Рядом с ним стояло кафе «12 – или 13? – стульев». Как только мы его увидели, то, разумеется, сразу же захотели выпить хваленого их рижского бальзама, зашли – и немедленно сделали заказ. Это был такой как бы кальвадос Ремарка – для бедных. Модный, дорогой, дефицитный, но всё ж хоть как-то доступный напиток – в отличие от волшебного кальвадоса, которого мы не надеялись отхлебнуть.

– Два по 150 ludzu!

– Пардон, это невозможно.

– Как? Нету? Но должен же быть! – я к тому времени прочел израильское контрабандное, на тончайшей бумаге, издание шедевра Венички, и цитаты сами собой выскакивали из меня.

– Есть, но только как добавка к кофе.

– Ну тогда давайте нам 12 кофе с бальзамом. Если можно, котлеты отдельно, мухи отдельно.

– Что? Какие котлеты? У нас нет котлет, только пирожные.

– Ну, в смысле кофе отдельно, бальзам отдельно.

Справедливость – хоть какая-то – восторжествовала: мы получили поднос с кофейными чашками – и по стакану melnais balzams, что и требовалось доказать. Это было прекрасное утро…

Мы выпили и пошли гулять по центру: кругом были (не очень) древние камни почти настоящей Европы, и мы вдыхали ее воздух, который бил по мозгам не хуже бальзама. Было яркое, острое чувство, что мы за границей, в блистающем иностранном мире, а не в дешевом унылом Совке.

Как так получилось? Почему? Что за пропасть такая между нами? Кто нас раскидал по разным ее краям? Местные выглядели так, будто они – актеры и исполняют пьесу из чужой, богатой, ненашей жизни – про что-то такое мы говорили, бродя по городу. Я прожил почти всю свою – на тот момент – жизнь в дикой степи, кругом Гуляй-Поле, я вырос в глубине пролетариата – и вот на тебе, такое! На меня давила новая чуждая натура, эти декорации, выстроенные из тяжелого дикого камня, по картинкам из детских книжек с иностранными сказками – как вот по комиксам снимают полный метр. Всё не как у нас – и это чужое прекрасно! Как странно было думать о возвращении отсюда обратно в дальние края, в серый рабочий поселок с убогими бараками с сортиром на улице! Как это всё причудливо нарисовано на карте страны и жизни!

Мы до вечера шатались по пряничному этому городку, прекрасному и вроде неповторимому, не зная еще, что Европа такими населенными пунктами набита под завязку. Но первый раз – он всегда особенный! Мы в ходе экспедиции как бы теряли геополитическую девственность – вот что случилось с нами тогда.

Вечером, увидев в центре, на улице Ленина – как она теперь называется? – вывеску Vins pagrabs, мы спустились под нее в подвал, в полумрак, а там вместо одноногих, как в пивном стояке, столиков – стояли тяжелые дубовые столы, светили тусклые разноцветные лампы, горели свечки, и вместо теток в грязных халатах суетились пижоны-официанты при бабочках. Ну, чисто театр, кино про Запад, которое, вообще говоря, всё и снималось при Советах вот как раз тут, в Риге.

Мы взяли вина, выбрав что покрепче и подешевле, – и принялись его пить, быстро и довольно жадно. И осматриваться. Через стол от нас сидели две подруги, черненькая и беленькая. Я посмотрел на них без интереса – вот еще, нам надо в эту каменную музыку вникать, не отвлекаясь на баб, которых везде полно. Кстати, слово «бабы» тогда для нас звучало вовсе не пренебрежительно, никакого презрения, напротив – мы за ним прятали свое трепетное, романтическое отношение к капризным девицам, zierlich manierlich, те страшно волновали нас, а сами долго изображали из себя недотрог, которым якобы неинтересно это дело, – прежде чем разрешить тебе, да в первую очередь себе, заняться «грязным», телесным.

Димон, хоть был уже в штатском, смотрел на девок всё еще голодными солдатскими глазами.

– Давай с ними познакомимся, – горячо прошептал он, придвинувшись к моему уху.

– Да ну их!

– Хорошо тебе… Ты – студент. Тебе все дают. В общаге. А я… Томился там в лесу два года. Иногда думал – изнасилую старушку-повариху, а после застрелюсь. Тебе не понять, какой это ебаный кошмар… Когда все время про баб думаешь…

– Ну, так подойди к ним и познакомься.

– Я не могу. Мне страшно. Мне кажется, они засмеются и просто прогонят меня. Давай ты, а?

– Ну хорошо! – мне таки стало стыдно, что я черство отнесся к больной теме, к страданиям своего друга. – А как будем делить? Мне – темненькую! (Я тогда, на том этапе своей сексуальной эволюции, признавал только блондинок, ну, на худой конец, пергидрольных, и хотел для разнообразия обратить внимание на чуждую мне масть.)

– Вот и хорошо! Мне как раз светленькая глянулась.

Как потом выяснилось, «глянулась» – это было не то слово ваще. Потом – когда уже было поздно.