Тайна Jardin des Plantes

Глава 33

Вплотную прижавшись к старой полусгнившей двери, Сильвен не столько наблюдал, сколько проживал все происходящее в огромной медицинской лаборатории с белыми стенами, такими яркими, что даже резало глаза. Он чувствовал уколы игл, давление резиновых и стеклянных трубок, боль, причиняемую наручниками, которыми обезьяны были прикованы к креслам вроде стоматологических…

— Поверьте, я страдаю почти так же сильно, как вы! — говорила со стоном Жервеза, меняя капельницы и поглаживая по голове смертельно перепуганных животных.

Она непрерывно ходила вокруг трех кресел, стоявших в центре лаборатории, — и белые обезьяны, немые и неподвижные, следили за ней взглядами, в которых читались ужас и непонимание.

В золотистых глазах обезьян было столько тоски, столько муки из-за своего унижения, столько бессильной ярости… Что они могли понимать во всем этом, бедные животные? Жервеза обращалась с ними как с неодушевленными предметами…

Чем больше Сильвен смотрел на их окровавленные мордочки, чем больше чувствовал отчаяние и непонимание этих удивительных существ — таких ласковых, таких безобидных! — тем сильнее у него было ощущение, что он проваливается в бездну.

«Моя мать! Моя собственная мать!..»

Для него это видение было особенно невыносимо. У него не укладывалось в голове, что мать может быть такой хладнокровной садисткой. Невидящий взгляд, лицо фанатички, готовой идти до конца… И хуже всего было то, что она мучила животных.

А в детстве он только и слышал от нее наставления: «Животные во многом мудрее нас, Сильвен: они умеют наслаждаться мгновением, им ведома радость существования в вечном настоящем! А мы — рабы своих амбиций и своих страхов. Животные — наши братья, ты слышишь? Уважай их, Сильвен! Люби их!»

— Люби их! — с горечью прошептал он, прижимаясь лбом к двери.

При этом воспоминании жуткая ирония ситуации подействовала на него как пощечина. Он почувствовал, как в нем закипает гнев против матери. Но это длилось недолго. В глубине души он по-прежнему сохранял неосознанную благодарность, которую всегда испытывал к ней; это можно было бы определить как чувство некоего экзистенциального долга, и в такие моменты, как сейчас, это чувство всегда давало о себе знать, разворачиваясь, словно белый флаг капитуляции.

И даже в эту ночь, в глубоком парижском подземелье, наблюдая за жестокими опытами матери, больше напоминающими пытки, он не мог ненавидеть Жервезу. Он понимал, что их слишком многое связывает.

— И потом, она не одна виновата, — снова прошептал он, переведя взгляд на Любена.

Старик тоже был здесь, но держался на некотором расстоянии. Одетый, как и Жервеза, в белый халат, он стоял, прислонившись спиной к металлическому эмалированному шкафчику возле раковины, словно юный ассистент судмедэксперта на первом вскрытии.

«Они похожи…» — подумал Сильвен, глядя на одинаково сосредоточенное выражение лица и Жервезы, и Любена.

Однако создавалось впечатление, что Жервеза все сильнее колеблется. Она нервно расхаживала вокруг кресел, сверялась с какими-то записями, и то и дело проверяла, надежно ли закреплены трубки и капельницы…

— Они долго не выдержат, — сказала она Любену.

Старик беспомощно улыбнулся.

— Я знаю, — сказал он, всматриваясь в белых обезьян.

Животные сидели неподвижно, дыхание их было прерывистым. Они напоминали больных детей, которых сочли неизлечимыми и фактически приговорили к смерти, даже не попытавшись понять природу их болезни.

Хранительница музея отвела взгляд, словно зрелище их страданий и впрямь было для нее невыносимым.

— А что Сильвен? — спросил старик.

Услышав свое имя, Сильвен вздрогнул.

— Я отвела его в зал картин, — ответила Жервеза. Видимо, она хотела произнести эту фразу бесстрастно, но ее голос дрогнул.

— В котором часу?

— После ужина. Где-то в половине двенадцатого.

Любен нахмурился:

— Странно. Он обязательно зашел бы ко мне поделиться впечатлениями. Он всегда так делал…

Жервеза снова повернулась к белым обезьянам. Капельки медленно стекали по стеклянным трубкам — как бы в ответ на слезы боли, струившиеся из глаз животных.

Затем, пожав плечами, произнесла:

— Ну, о его впечатлениях нетрудно догадаться…

Сильвен, осторожно опустившись на колени в тепловатую воду, буквально вжался в дверь.

— А что у вас с Габриэллой? — в свою очередь спросила Жервеза.

Сильвен снова вздрогнул.

— Она приходила смотреть на картины на прошлой неделе, — ответил Любен нейтральным тоном, не глядя на Жервезу.

Сильвен не верил своим ушам. Так, значит, Габриэлла навещает деда! А ему она лгала! Но зачем ей понадобилось снова смотреть на картины?

Жервеза положила руку на плечо старика — мягко, почти дружески.

— Вы мне ничего не сказали, потому что у нее была та же реакция, что и у Сильвена?

Любен, слегка побледнев, кивнул.

— Ну что ж, — произнесла Жервеза с натянутой улыбкой, — мы не самые плохие ученые…

Холод, страх, ощущение полной нереальности происходящего сковали Сильвена по рукам и ногам. Он так и стоял на коленях в воде, не в силах пошевелиться.

Снова молчание, нарушаемое лишь повизгиванием обезьян…