Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика

— Неужели тебе не ясно? — драматически сказал он. — Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное — ты не был бы связан ничьими мыслями." (III, 460–461)

Последовательная разъидентификация всех компонентов образа себя — вот исключительная цель этой практики. Это не театральная таинственность, не многозначительные недомолвки с целью привлечь внимание. В конце концов, не так уж важно, какие события вашей личной истории становятся достоянием других; факт известности еще не делает их частью личной истории. Она «стирается» тогда, когда мы более ни в какой степени не связаны всем предыдущим — поступками, эмоциями, памятью, привычками и т. д. "Стирание личной истории" — дисциплина, в основном, психологическая. Каждый внутренний шаг личности должен быть свободен от груза прошлого, вы должны двигаться свободно, не подчиняясь никаким стереотипам "социального Я". И тогда никто не сможет составить о вас устойчивого мнения — ваша внутренняя спонтанность развеет любую «мыслеформу», сотканную на вас друзьями иди недоброжелателями. Вы пройдете сквозь их энергетические «препоны», как дым. "Чтобы путешествовать в другие миры, — сказал Кастанеда, — и затем возвращаться, следует оставаться незаметным. Чем больше о вас известно, тем менее вы свободны. Вы попросту будете лишены свободы передвижения… "Стирание личной истории" — один из первых и самых главных уроков дона Хуана. Последовательное окутывание себя туманом не позволит никому принимать вас за нечто само собой разумеющееся и предоставит вам простор для личного изменения…"

В нашем многословном мире, где ценят точную информацию и опредмечивают все живое, свободный человек — это человек, в первую очередь, безвестный, неведомый. Неведомый как другим, так и самому себе.

3. Мир рушится

Здравствуй, моя смерть.

Я рад, что мы говорим на одном языке.

Мне часто был нужен кто-то,

Кому все равно, кто я сейчас,

Кто знает меня и откроет мне двери домой.

Б. Г.

Тень грандиозного розыгрыша постоянно как бы витает над всевозможными «экспериментами» индейских магов, когда они берутся знакомить Карлоса Кастанеду с таинственностью, которая, по их мнению, составляет суть нашего повседневного мира. Мир — это непостижимая тайна, но заметить ее за серым однообразием рационально сложенного фасада могут лишь отчаянные бунтари — им все нипочем, они презирают условности архитектуры, законы устойчивости и целесообразности, ясность и прагматизм структур. В некотором метафорическом смысле это равнодушные к цивилизации параноики, готовые с кувалдой в руках безо всякого сожаления крушить как вычурные анфилады предков, так и модерновую геометрию бездумно одинаковых интерьеров. Если уж и дальше следовать такой драматической аллегории, то тайна бытия являет им свой невиданный свет именно в разломах — там, где вдруг обваливается несущая плоскость, где разодранное покрытие демонстрирует в лохмотьях бессмысленный узор, где вещи наяву открывают присущую им нефункциональность, чистую бытийственность, прах. Такое освобождение от смысла можно высмотреть, наблюдая руины. В самом деле — что за ними, кроме памяти, а память, как известно, сродни воображению? Стоит отказаться от памяти, забыть, и останется лишь совокупность теней, бликов, положений и форм, о которых можно сказать только одно: они есть.

Подобным образом раскрепощенное мескалином сознание Хаксли воспринимало чудесно непостижимую структуру форм, пока «протрезвевший» тональ не испортил все представление радостью банального узнавания: "Стул!" А прежде перед Хаксли во всей своей первозданной красоте возвышались именно руины — «обломки» описания мира, сквозь которые проливался несказанный свет чистой Реальности. Возможно, как раз на «обломках» художник и находит материал для подлинного искусства — ведь по сей день никто не знает, в чем содержится источник красоты, и почему творец почти инстинктивно ищет ее в «естественности», в «не-сделанности», в овеществленной спонтанности и релаксации перцептуальных шаблонов.

Розыгрыш, надувательство, фокусничество, иллюзионизм — вот те слова, которые поневоле приходят на ум, когда мы сталкиваемся с полотнами Ван-Гога или, что то же самое, с шаманским камланием, парапсихологическим воздействием, полтергейстом и НЛО. Все они рушат наш мир, вызывая некий перцептуальный столбняк, — пелена, за которой мерещится то ли подлинное, то ли мнимое откровение.