Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика

Эта идея настолько прочно занимает центральное место в сознании, что вовсе не бросается в глаза, оставаясь аксиоматичным фоном всякой деятельности и всякого отношения. Это не конструкт, не комплекс, не программа личности — но во всем она универсальный элемент, так как удерживает, крепит, вяжет воедино разнообразные продукты нашего Я.

Мы говорим об идее целостности себя и мира. Подразумевая таковую целостность, мы как бы сохраняем открытость вовне (что соответствует нашему представлению об адекватности), т. е. готовы признать, что как в мире, так и в нас самих несомненно присутствуют элементы, связи и даже целые области, нами еще не познанные, не усвоенные, сущие "в себе". Прагматическое отношение к ним индивидуально: когнитивный энтузиазм в данном случае мало отличается от консервативной неприязни скептика, ибо каждый раз целостность торжествует — либо принимая в себя новое множество, либо отвергая раздражающее усложнение. Прежде и помимо всего нас интересует «целокупность», «единство» и «однородность», будь то в применении к картине вселенной или к переживанию собственной личности.

По сути, мы всегда исходим из двух взаимно представленных друг другу образов (само слово «образ» уже содержит представление о некоей обрамленности, внутри которой для нас всегда заключено «целое»):

— Реальности, что для нас есть всеобщий и универсальный Объект, Целокупное "То",

— и Я — во всем спектре, во всей распространенности объема внутри нас, начиная с трудно вычленяемого корня («Ichheit» Якоба Беме или Атман ведических риши) и заканчивая ряженым в гримасы обличьем, где вечно гуляют заботы и смятения, внутренний разлад и скука.

И первое, и второе — «res integra», и именно так предстают они перед нами в первичном и уже неустранимом переживании, сколь ни предавайся абстрактному анализу впоследствии, сколь ни рисуй схемы и механизмы.

Конечно, чувство целостности должно было иметь начало еще во младенчестве, когда нерасчленимость восприятия в значительной мере определяла характер опыта. И если уж говорить о реализации идеи «целокупности», то именно в первые годы жизни большинство из нас смогло значительно приблизиться к ней — хотя еще сама идея не рождалась, а царила безраздельная свобода чувствования.

Из воспоминания об этой свободе сохранилась только беспрекословная уверенность в целом мире и целом себе. По мере роста мы хранили и храним ее на дне своего существа, питая иллюзию в целях самосохранения — ведь на самом деле ситуация давно изменилась, как ни трудно себе в этом признаться.

За всю историю существования своего вида человек так основательно разбил первоначальную целокупность опыта, что, кажется, не осталось ни одной области, куда бы не проник скальпель торжествующего анализа. Сама природа внимания — основополагающего инструмента разума — всегда несла с собой расщепление, разъятие целостности, вычленение компонентов, усиление либо вытеснение их.

Наш внутренний мир на этом пути подвергся разделению не в меньшей, а, быть может, и в большей степени, чем мир внешний. Социализация человека и стремительное усложнение среды сделали нас скопищем поведенческих механизмов, которые, переплетаясь с биологически обусловленными структурами психики, стали функционировать в сложном, противоречивом и далеко не всегда осознаваемом поле. Рассматривая личность как совокупность программ (этот подход в современной психологии достаточно популярен), мы особенно четко можем видеть неоднородность психики, ее постоянную внутреннюю конфликтность, что и есть на самом деле разрушение целостности. Даже простейшее разграничение внутреннего мира на бессознательное, подсознательное (сверхсознательное) и сознание красноречиво указывает на тот же симптом. Постоянное присутствие в нас областей, эффективно функционирующих, но не поддающихся ни восприятию ни, тем более, контролю, факт, уже ставший привычным. Мы смирились с внутренней темнотой так же, как прежде смирились с темнотой внешней. Но и область так называемого ясного сознания — вечное поле битвы разнообразных импульсов, желаний, мотивов, взглядов и т. д.

Древнейшим разрывом единства в переживании Я явилась дихотомия тела и духа — своеобразный корень практического мировоззрения «цивилизованного» человека. Само становление цивилизации и культуры оказалось неразрывно связанным с осознанием этой первейшей двойственности: из анимизма росли древние религии, определяя затем мифологию, философию, мистику — словом, весь строй жизни, установку личности по отношению к собственной судьбе. Тело все более превращалось в инструмент, обособлялось и тем самым омертвлялось задолго до естественного разложения в прах. Именно здесь, ни уровне тела, пролегла четкая граница между Я и миром. Составляя часть описания внешнего, наше тело разделило судьбу тотальной дезинтеграции Реальности, Объекта.