Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию

Письма Лазаря Гиндина — это попытка мужественного человека не только сообщить о себе близким, но и поддержать их. Ключом для понимания смысла его писем являются фразы, обращенные к любимой жене:

«Береги себя, голубка, не переутомляйся. У тебя ведь слабое сердце. Обо мне не беспокойся, цел буду».

(письмо от 18 мая 1921 г.)

«Олечка! Деточка! Береги себя и девочек. Помни, что ты дороже мне всего…».

(письмо от 24 ноября 1920 г.)

Абсолютно ясно, что Л. Гиндин не мог описывать реальное положение дел в польских лагерях, так как это могло стоить ему жизни. В материалах сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» отмечается, что попытки пленных красноармейцев пожаловаться проверяющим на бесчеловечные условия своего содержания в лагерях, как правило, имели для жалобщиков весьма тяжкие последствия. Как выше говорилось, в Мокотове, например:

«…одежды пленных, которые жаловались, отмечались красной краской, и их после гоняли на более тяжелые работы».

(Красноармейцы. С. 649, 650)

Гиндин рассказывает что, когда в Тухоль в связи с голодовкой заключенных по поводу плохого питания приехал российский представитель, то:

«…открыто жаловаться никто не осмелился, чтобы надзиратели не вымещали злобу после отъезда представителя».

k/krotov/lb_01.html#4)

Стремясь успокоить жену, Л. Гиндин уделяет крайне мало внимания в своих письмах жестокой реальности в польских лагерях. Однако некоторые фразы в этих письмах, при внимательном прочтении, свидетельствуют о страшных испытаниях, которые ему довелось пережить в качестве военнопленного.

23 марта 1921 г. Гиндин пишет:

«Питание хорошее. Только окончательно оборвался. Всё истрепалось».

О том, как дело обстояло на самом деле в польских лагерях, написал в апреле 1921 г. в своем письме Ольге Гиндиной освободившийся из плена Яков Геллерштрем, сосед Л. Гиндина по Рембертовскому лагерю:

«…Я так же был в плену, в Рембертове, по внешности потерял всякое человеческое достоинство, унижения неописуемые и только благодаря случайности, я родился в Эстонии — был освобождён, спасён».

Какими же ужасными обстоятельствами и нечеловеческими условиями плена вызваны страшные в своей безысходности слова Геллерштрема «был спасён… только благодаря случайности»! Но и у сдержанного Гиндина в письмах жене тоже иногда проскальзывают страшные признания:

«Думаю, что по приезде дадут всё-таки немного отдохнуть дома, а то я стану совсем инвалидом…»

(письмо от 18 мая 1921 г)

Двумя месяцами позднее, чтобы успокоить жену, Л. Гиндин откровенно бравирует в своем письме от 23 июля 1921 г. Пишет о «рыбном спорте» (не рыбалке!) и в конце заявляет:

«Вот видишь, как мало я могу сообщить тебе о моей жизни. Живу на всём готовом и не о чём заботиться…»

В феврале и начале мая 1921 г. Л. Гиндин тоже утверждал, что якобы вокруг все хорошо, самое скверное позади, и вдруг 5 августа того же года в письме из Белостока у него опять неожиданно вырывается:

«Моя дорогая! Самое тяжёлое осталось позади, и если я уцелел до сих пор, то наверно увидимся…»

Возникает вопрос: так когда же на самом деле было тяжело?

Люди старшего поколения, по своему личному опыту знавшие, что такое военная цензура, могли ответить на такой вопрос, поскольку прекрасно умели читать «между строк» скрытый смысл писем своих близких. Им не надо было объяснять, почему это человек сначала бодро сообщает, что вокруг него «всё хорошо», а позднее осторожно намекает на то, что ещё не до конца уверен в том, что ему вообще удастся выжить, и выражает удивление, как он в тех условиях «уцелел до сих пор».

Попав в Тухоль, Гиндин поначалу не теряет оптимизма, хотя кое-что трагическое о действительном положении в лагере всё равно непроизвольно прорывается у него между строк. 6 сентября 1921 г. он пишет жене из Тухоли: