Тайна корабля

— Все-таки нужно выяснить положение, — возразил Нэрс, слегка смягчившись. — Я разумею мое положение. Я не намерен плавать за боцмана; довольно уж того, что я соглашусь вступить на это комариное судно.

— Ну, я вам говорю, — ответил Джим, подмигнув с неописуемым выражением, — с таким капитаном оно будет стоить трехмачтового корабля.

Нэрс усмехнулся; нетактичный Пинкертон еще раз одержал победу по части такта.

— Теперь еще один пункт, — сказал капитан, не обращая на это внимание. — Надо столковаться с собственниками.

— О, предоставьте это мне; я ведь из кампании Лонггерста, — ответил Джим с неожиданным порывом тщеславия. — Всякий, кто хорош для меня, будет хорош для них.

— Кто же они? — спросил Нэрс.

— Мак-Интайр и Спиталь, — сказал Джим.

— А, хорошо, дайте мне вашу карточку, — сказал капитан, — вам нет надобности писать что-нибудь; Мак-Интайр и Спиталь у меня в кармане.

Хвастовство за хвастовство; так всегда выходило у Нэрса с Пинкертоном — двух тщеславнейших людей, каких я только знал. Восстановив таким образом себя в собственном мнении, капитан встал, и, кивнув головой на прощание, удалился.

— Джим, — воскликнул я, когда дверь за ним затворилась, — мне не нравится этот человек.

— Он подходит для вас, Лоудон, — возразил Джим. — Он типичный американский моряк — храбр как лев, находчив и горд с хозяевами. Человек, побивший рекорд.

— По части грубости на море, — сказал я.

— Говорите, что хотите, — воскликнул Пинкертон, — но мы встретили его в добрый час: я бы доверил ему жизнь Мэми!

— Кстати, а объяснение с Мэми? — спросил я.

Джим, натягивавший брюки, остановился.

— Это благороднейшая душа, какую только создавал Бог! — воскликнул он. — Лоудон, я хотел растолкать вас ночью, и надеюсь, вы не обидетесь, что я не сделал этого. Я застал вас спящим, и мне показалось, что вы совсем разбиты, так что я оставил вас в покое. А новости такие, что стоило разбудить вас; но даже вы, Лоудон, не почувствовали бы их так сильно, как я.

— Какие новости? — спросил я.

— Вот какие, — ответил Джим. — Я объяснил ей положение дел и сказал, что отказываюсь от женитьбы. «Значит, я вам надоела?» — говорит она, спаси ее Бог! Ну, вот, я опять объяснил ей, как обстоят дела, и шансы на банкротство, и необходимость вашего отъезда, и что я собирался пригласить вас дружкою, и все прочее. «Если я не надоела вам, — говорит она, — то я думаю, что есть только один способ устроиться. Обвенчаемся завтра, тогда мистер Лоудон может быть дружкою прежде, чем уйдет в море». Вот что она сказала, коротко и ясно, точно героиня Диккенса. Напрасно я толковал о банкротстве. «Тем более вы будете нуждаться во мне», — сказала она. Лоудон, я об одном молю: поправить дело ради нее; я молился об этом ночью возле вашей постели — за вас, за Мэми и за себя; и — не знаю, верите ли вы в молитву, да я и сам немножко верующий, — но какой-то мир снизошел на меня, и, право, я думаю, что это был ответ. Никогда еще не было такого счастливого человека! Вы, да я, да Мэми; тройная связь, Лоудон. И она так любит вас, Лоудон, считает вас таким благовоспитанным и distingue, и так была довольна, что я пригласил вас дружкою. «Мистер Лоудон», — говорит она таким дружелюбным тоном. Потом сидела до трех утра, приспособляя платье для свадьбы; мне так приятно было глядеть на нее и следить, как быстро ходит иголка, и говорить себе: «Вся эта торопливость, Джим, чтобы выйти за тебя замуж!» Я просто не мог поверить этому; это было точно волшебная сказка. Воспоминание о старых временах кружило мне голову; я был тогда так неотесан, так невежествен и так одинок, а теперь как сыр в масле катаюсь, и, убей меня Бог, если знаю, чем я это заслужил.

Так он изливал, с невинным многословием, обуревавшие его чувства; а я должен был вылавливать из этих бессвязных сообщений детали его нового плана. Они должны были обвенчаться в этот день; свадебный завтрак предполагался у Франка; вечером прощальное посещение «Норы Крейны», а затем нам предстояло пуститься: мне в мое плавание, Джиму в брачную жизнь. Если я и питал когда-нибудь недоброжелательное чувство к мисс Мэми, то простил ей теперь; так честно и хорошо, так смело и рискованно было ее решение. Небо подернулось свинцовыми тучами, и Сан-Франциско никогда еще (на моей памяти) не выглядел таким тусклым и кислым, таким серым и грязным, точно преждевременно состарившимся городом; но все время, пока я бегал по делам, то в гавани, то по шумным улицам, среди грубых звуков и безобразных зрелищ, в душе моей звучала точно тихая музыка мысль о счастье моего друга.