Тайна Кутузовского проспекта

… Пришла она к нему, когда проехали Тулу. Ощущая звенящую дрожь, он быстро раздел ее, нервно, словно мальчишка, лязгая ремнем, разделся сам, ищуще потянулся к ее рту пересохшими губами и, застонав жалостливо, услышал ее молящее: «Тише, услышат, миленький…»

Проснулся он ночью. В купе никого не было. Вскочил, ощупал карманы куртки — пачки денег были на месте. А если она их увидела? Сдаст, обязательно сдаст. Вышел на перрон в Харькове. Молоденькая проводница, сменившая напарницу, посмотрела на него с понимающей улыбкой.

Свалить, что ли? Еще хуже — телеграмму дадут; будь что будет; вернулся в вагон, поскребся в первое купе, отворил дверь. Женщина спала, укрыв лицо рукой, он положил ледяную ладонь на ее плечо, шепнул:

— Чего ж ушла? Я жду…

— Сейчас, — ответила она, — только тронемся… Ты ж захрапел, я и подумала, что тебя на всю ночь сморило…

… В Сочи он вышел выспавшимся, колотун прошел, но выпить хотелось по-прежнему. Молил себя: «Жди, нельзя сейчас, потом, после Петуха, захмелишься, а то все дело погубишь». Но кто-то другой, живший в нем, посмеивался: «Все погубишь, именно если не выпьешь. Петух почувствует в тебе страх, а с ним надо жестко говорить, держать марку, да ты и кружева не умеешь плести, когда не поддатый».

На привокзальной площади взял такси, сказал везти в «Ахун», накрыл стол на две персоны. Зарядив официанта, попросил принести икорки, осетрины, балыка, алчно выпил тягучую соцкую и сразу же позвонил Петуху.

— Жду, друг! Предлагаю выступить по высокому разбору…

— Сейчас не могу, Варево… Что ж заранее не сообщил?

— Я только с самолета… Стол накрыт…

— Ты один?

— А что?

— Нет, ничего, просто интересуюсь… Телок не привез?

— В Тулу со своим самоваром не ездят… На полчаса хоть подгреби… Машину прислать?

— Могу сам на трех приехать, — усмехнулся Петух. — Ладно, жди…

… Пили до упору, потом отправились в «Жемчужину», купили люкс, сняли двух проституток, заказали ужин в номер. Там Варенов и обрушился; проснулся словно бы от толчка, потянулся к куртке: денег не было; вскочил, ощупал джинсы, две упаковки стольников лежали в задних карманах; автоматически просчитал, что осталось тысяч пятнадцать, главные деньги рассовал в куртку, благо карманов много; из гостиницы тут же свалил; если лярвы погорят, мусора неминуче придут к нему — потерпевший…

Петуха дома не было. А может, он меня и почистил? С этого станется, шакал. На обострение идти нельзя, только он в состоянии помочь, больше соваться не к кому, тупик.

Ждал его часов восемь; дождался. Тот обрадовался — без игры, от души:

— А я тебя в «Жемчужине» искал, Варево!

— Меня лярвы обобрали…

— Да ну?! Крупно?

Варенов пожал плечами:

— Крупно, мелко, теперь не воротишь… Не мусорам же заявление писать… Мне один друг должен пятьдесят косых, надо взять, хочешь войти в долю?

— Дело чистое?

— Я по мокрому никогда не ходил, сам знаешь…

— Сейчас все смешалось, Варево…

— Я не мешаюсь… Как Артиста, кстати, найти? Записную книжку оставил в Москве…

— Артист давно завязал…

— Ссучился?

— Он большой авторитет, Варево… Таким нет резона сучиться… Устал, наверное… Да и потом, говорили, у него любовь…

— Ну, это его заботы… Пошли, жахнем, зябко мне. Только сначала узнай его номер, а? Или адрес, я лучше к нему без звонка подъеду, чего лишний раз марать человека…

… Петух позвонил в Москву, рассказал о просьбе Варева; адрес Артиста ему дали. Информация об этом звонке ушла двум адресатам: Сорокину по одним каналам, Костенко — по другим.

… Варенова и двух вооруженных боевиков, принявших его в наблюдение следующим же утром во Внукове, взяли в подъезде дома, где жил Артист. Операция вступала в последнюю фазу: Айзенберг завтра улетал в Берлин — туда не нужна западная виза, зачем светиться возле посольства, гласность гласностью, а ЧК всех на пленку снимает, контора работает, он-то уж это понимал как никто…

Никто, впрочем, не знал, что у него был билет на поезд Москва — Берлин, который отправлялся с Белорусского вокзала послезавтра вечером, а в кармане к тому же лежал второй паспорт, на имя Андрея Григорьевича Суконцева…

Строилов сломался. Отправив отца на вскрытие, вернулся домой, лег на узенький кожаный диванчик, укрылся пледом, подтянул острые колени к груди и замер, страшась пошевелиться. На телефонные звонки не откликался, и не потому, что не было сил протянуть руку, но оттого, скорее, что знал заранее, кто звонит и как станут говорить.

Внутри стало пусто, как в квартире, из которой вынесли все вещи жильцы, уезжающие отсюда навсегда…