Тайна лабиринта

В программу своего “самообразования” Вентрис включил столько языков, сколько смог. Одним из них был русский, который он учил самостоятельно, чтобы писать Габо на его родном языке. “Мое знание [русского] языка постепенно улучшается, – сообщал Вентрис жене, – хотя я могу заниматься всего пару часов в неделю. Тем не менее скоро я смогу с ходу прочитать простенький текст. Когда я буду знать и испанский (самый простой из всех), у меня будет пять европейских языков, на которых говорит большинство людей”.

Вентрис не оставлял и линейное письмо Б. В ВВС он стал штурманом, и это занятие подходило ему: карты и математика, геометрия и логика интересовали его больше, чем сами полеты. “Это действительно была кабинетная работа, хотя и в воздухе”, – вспоминал одногруппник Вентриса Оливер Кокс. Вернувшись в Англию после подготовки в Канаде, Вентрис принял участие в бомбардировках Германии. Навигация давалась ему так легко, что, как пишет журналист Леонард Котрелл, “однажды он напугал своего капитана, приведя самолет из Германии по картам, которые сам нарисовал. Во время другого вылета он задал курс и, расчистив навигационный стол, погрузился в материалы по линейному письму Б. Самолет стонал, прожекторы тянули к нему свои пальцы, и взрывы зенитных снарядов сотрясали бомбардировщик”.

В конце войны Вентрис надеялся встретиться с Майрзом в Оксфорде и увидеть транскрипции Эванса. Но из-за своего владения языками он еще год оставался на службе, помогая допрашивать немецких пленных. Наконец, получив летом 1946 года отставку, он вернулся к жене и детям (дочь Тесса родилась весной) и возобновил учебу в Архитектурной ассоциации. Он также встретился с Майрзом и начал копировать надписи для публикации.

Летом 1948 года Майкл и Лоис Вентрис с отличием закончили училище и стали дипломированными архитекторами. Чтобы отпраздновать это событие, они оставили детей у родственников Лоис и вместе с Оливером Коксом совершили гран-тур по Европе. Но, когда они добрались до юга Франции, Вентрис, к удивлению спутников, стал настаивать на возвращении. Его догнало письмо от Майрза: тот звал Вентриса в Оксфорд для подготовки к печати Scripta Minoa II. Вентрис тут же отправился туда, присоединившись к Майрзу и Кобер.

Однако через день или два Вентрис сбежал из Оксфорда. Настоящие причины его выхода из проекта были известны лишь ему самому, но справедливо предположить, что, возможно, рядом с выдающимся археологом Майрзом и блестящим филологом Кобер Вентрису было очень неуютно.

Мы знаем лишь, что вскоре после прибытия в Оксфорд он вернулся в Лондон, отослав с вокзала безжалостное письмо Майрзу. Оно предвосхищает другое письмо, которое он напишет восемь лет спустя, в 1956 году, незадолго до смерти – снова отказываясь от важного проекта, снова подавленный сомнением, болью, стыдом.

В письме Вентриса от 1948 года, датированном “понедельник ночью”, говорится:

Вы, вероятно, считаете меня сумасшедшим, потому что я пытаюсь объяснить причины своего отсутствия во вторник утром, и я хотел бы попросить мисс Кобер или кого-нибудь еще закончить транскрипции.

Можно подумать, что годы в силах вылечить один из таких иррациональных и непреодолимых симптомов, как страх или тоска по дому. Но, сколько бы я ни говорил себе, что я свинья, раз покидаю вас после всех своих многословных обещаний и кичливых приготовлений, – я вдруг был ошеломлен пониманием того, что не смогу работать в одиночку в Оксфорде, и я буду идиотом, если возьмусь за это. Может, лучше принять свое чувство неполноценности и признать поражение, чем молоть чепуху об ответственности за плохо сделанную работу – я не знаю. В любом случае я буду ждать выхода Scripta Minoa с огромным интересом – и мне будет очень стыдно заглядывать внутрь…

Я надеюсь, что это письмо придет достаточно скоро, чтобы избавить вас от лишней тревоги, и что со временем вы перестанете осуждать меня слишком строго за поспешное отступление.