Тайна Леонардо

– Некто Кригер Анна Карловна, – сообщил Глеб, – медицинская сестра с почти тридцатилетним стажем. Последние десять лет практически неотлучно состоит при докторе Дружинине – с того самого дня, как он пришел работать в клинику. Знаете, как это бывает? Молодой, талантливый хирург, на первых порах нуждающийся в некоторой опеке со стороны опытной операционной сестры... А она – немолодая, некрасивая, незамужняя, преклоняющаяся перед его талантом, привлекательной внешностью и неотразимыми манерами завзятого ловеласа... Короче говоря, как я уже сказал, она при нем неотлучно. Медицинская сестра, экономка, уборщица, нянька – все в одном лице. По-моему, она в него влюблена – глубоко и безнадежно, как собака в своего хозяина. А ему, сами понимаете, это очень удобно. Сплошные привилегии и никаких обязательств! Она ему даже с молоденькими сестричками спать не мешает...

– А он этим занимается?

– Ого! Ни одной не пропускает, хобби у него такое. Из-за этого с ним даже жена развелась, хотя он уже тогда очень неплохо зарабатывал.

– Кригер, – задумчиво проговорил Федор Филиппович, – да еще и Карловна... Немка?

– Натюрлих яволь, – сказал Глеб, – в смысле, да, конечно. Естественно. Причем не какая-нибудь там поволжская немка, а... Словом, папаша ее, герр обер-лейтенант Абвера Карл Кригер как-то имел неосторожность быть заброшенным в глубокий тыл советских войск, засыпался там на какой-то ерунде и попал, сами понимаете, в теплые, дружественные объятия ребят из Смерша. Ну, дураком-то он, сами понимаете, не был и, не дожидаясь, пока к нему начнут применять крутые меры воздействия, начал петь. Пел он, как я понимаю, хорошо, содержательно, так что его даже не отправили в лагерь для военнопленных, а привлекли к работе по выявлению немецкой агентуры. Дальше – больше; года не прошло, как немецкий обер-лейтенант стал советским капитаном...

– Чудеса, – сказал Федор Филиппович. – Надо бы порыться в наших архивах, узнать что да как... Видимо, он оказался очень полезным, этот обер-лейтенант.

– Не иначе, – согласился Глеб. – Тем более что отвоевался он майором и даже кавалером каких-то орденов. Продолжил службу в органах, в свое время, конечно, был репрессирован, но до ареста успел жениться и родить себе дочку... Анну.

От внимания Федора Филипповича не ускользнули ни сделанная Глебом неловкая пауза, как будто вместо "Анна" он собирался сказать "Анечка", ни то, как почти неуловимо помрачнело его лицо. "Черт бы его побрал, этого Кригера, – подумал генерал, глядя, как Глеб прикуривает новую сигарету от окурка предыдущей. – Не мог назвать дочь как-нибудь по-другому! А лучше бы вообще остался бездетным, фашистская морда..."

– Ну вот, – продолжал Сиверов таким тоном, как будто звук имени одного ребенка вовсе не пробудил в нем воспоминание о другом, которого звали так же и которого давно уже не стало. – Арестовали его в пятидесятом и почему-то не шлепнули, так что уже в пятьдесят третьем он реабилитировался, разыскал в Казахстане свою семью и вернулся в Ленинград, где обитал до ареста.

– Отсюда и "парабеллум", – предположил Федор Филиппович. – Видно, был у него где-то тайничок, который тогда не нашли...

– Я тоже так думаю, – согласился Глеб. – Очень может быть, что в тайничке этом хранился не только "парабеллум"... Помните, мы удивлялись, как это омоновец Верещагин застрелился из старенького дамского браунинга? Это сочетание – укол наркотика, применяемого при операциях, и старый заграничный пистолет – наводит на кое-какие мысли, правда?

– Давай не будем фантазировать, – предложил Федор Филиппович. – Ну и что ты с ней сделал, с этой Анной Карловной?

– Ее внешний вид и манеры как-то не располагают к тому, чтобы оставаться с ней наедине и что-то такое делать, – сказал Глеб. – Что я сделал... Повернулся и ушел. Поднялся в гараж, сел в ее "пежо" – стекла там тонированные, это очень удобно, ни от кого не надо прятаться, – завел движок и уехал. Доехал до своей машины, бросил эту тележку на обочине и вернулся в город.

– А ее там оставил?

– Да ничего с ней не случилось! Полагаю, Дружинин после операции приехал к себе, увидел в гараже открытую дверь на лестницу, спустился и освободил узницу... Во всяком случае, на следующий день она уже была на работе.

– А Дружинин?

Глеб пожал плечами.

– Как будто ничего не произошло. Железная выдержка! А может, он и вправду решил, что этой его немецкой овчарке удалось спугнуть обыкновенного вора?

– Вора, который ничего не взял...

– Ну, так ведь вор был до смерти напуган всей этой пальбой и, надо полагать, бежал без памяти! Во всяком случае, теперь мы с Дружининым квиты: он никого не убивал и не воровал картин, а в его дом никто не забирался... Да и насчет вора, который ничего не взял, вы, Федор Филиппович, ошибаетесь.

– Ах да, ты говорил про какую-то бумагу...

Глеб запустил руку за пазуху, вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги, действительно выглядевший так, словно по нему долго ходили ногами в грязной обуви, развернул и положил на стол перед генералом.