Тайна леса Рамбуйе

— Вот именно! Здесь мы подошли к главному: впервые за твою недолгую жизнь ты столкнулся с величайшей несправедливостью. И не вообще, не абстрактно, не на судебном процессе, который ты ведешь и который, извини, тебе нужен, чтобы блеснуть и прозвучать на весь Париж. Ты столкнулся с гнусной несправедливостью, больно и беспощадно ударившей тебя самого. Ты оторопел. Ты ошарашен и растерян. Да, уродливой, безобразно уродливой своей стороной повернулась к тебе сейчас жизнь. Вдумайся, как все парадоксально донельзя: ты, одаренный, может быть, даже талантливый юрист, бессилен защитить самого себя! Самого себя ты не можешь спасти, оправдать, вызволить! А? Каково? Значит, то общество, где тебе предстоит жить и дальше, действует по своим законам, которые ты в Сорбонне не проходил и экзамены по ним не сдавал.

Клод молчал. Он и сам обо всем этом начинал догадываться. Жан-Поль своими четкими фразами и выводами приблизил понимание горьких истин.

Ужин был кончен. Счет оплачен. Метрдотель дважды справился, не нужно ли чего еще, давая понять, что ресторан закрывается, но прямо сказать не решался. А они все вели свою беседу, и каждый хотел выговориться напоследок.

В гостиничном номере было темно и очень тихо. Раскрытые окна выходили во двор; слитный гул ночного города и близкого моря едва доносился в номер. Клод долго не мог уснуть. Устав от бессонницы, он вышел в коридор и постучал к дяде. Сначала они беседовали о чем-то незначительном. Затем стали вспоминать родственников, подтрунивая над некоторыми.

— А почему ты так и не женился, дядя Жан-Поль?

— Ха-ха! И я тоже себя часто вопрошаю — почему ты не женился, старый Жан-Поль, когда был молодым?

— Ну, а все-таки? Я, кстати, не представляю тебя в обществе некоей мадам Моран, но мы заговорили о родственниках, и я подумал — почему это мой дядя не женат?

— Однозначно не ответишь, Клод. Видимо, что-то мешало. А может быть, слишком много отдавал себя работе, и женщины оставались где-то на втором или даже третьем месте. Большого же чувства, которое бы захватило, увы, не случилось.

— Но увлеченья у тебя, конечно, были?

— Были. Но ты знаешь, интересное дело… Порой вспоминаю и не могу припомнить ни одной женщины, о которой бы я сожалел.

Жан-Поль помолчал.

— А может быть, я просто неспособен на сильное чувство. Ведь любить — божий дар. Как талант. Вот послушай, какая была со мной однажды история. Может, она и причина тому, что я остался холостяком.

Он удобно устроился, подложив под голову вторую подушку.

— Было это очень давно. Лет, должно быть, сорок тому назад и даже еще больше. Я учился на юридическом в городе Экс-ан-Прованс, неподалеку от Марселя, километров тридцать. Веселый молодежный городок, в нем полно учебных заведений… Так вот, была у меня там девушка испанского происхождения, звали ее Монсерас. Был я, естественно, беден, и обед мне нередко заменяла чашка кофе с легким бутербродом. Но мы с Монсерас не тужили, обходились малым. Самыми простыми вещами умели расцветить и сделать нашу жизнь радостной. Даже мансарда, где мы жили, восхищала наших друзей — из собранной на свалке мебели мы оборудовали оригинальное жилье.

Да, то была самая лучшая пора моей жизни. Представь себе, пожалуйста, воскресное утро, и ты просыпаешься, зная, что нет у тебя сегодня никаких дел, забот, лекций… Мы шли на рынок рядом с нашим домом. Денег было мало, и продукты выбирали придирчиво, пристрастно, торгуясь нещадно. Обед готовили вместе, и нам нравилось стоять у плиты, бросать ломтики кабачков в журчащее на сковородке оливковое масло и облизывать пальцы. И всегда кто-то приходил на наш незваный праздничный обед, и мы радовались, что у нас гости… А потом в обнимку бродили по городу, сидели в кафе, спорили о книгах, фильмах… Или уходили в лес, валялись на траве и пили из ручья… Учебники, конспекты — все это откладывалось на вечер, на ночное время.

И вот однажды в один из таких блаженных воскресных дней я и Монсерас отправились в Марсель, а оттуда на катере на остров Ив, прославленный, как известно, Дюма-отцом в его романе. Мы стояли на палубе, и порывистый ветер развевал волосы и что-то пел на своем морском жаргоне… Было легко и восторженно. Зеленое море, мчащийся вперед катер, нахальный ветер, теплое тело любимой девушки, ее губы — то на моей щеке, то на шее, ее смех… Я крепко поцеловал Монсерас и сказал: «Давай поженимся». Она отвернулась, словно я чем-то обидел. Замкнулась, молчала и уже не смеялась.

Когда мы приплыли и вышли на островок, я спросил, в чем дело. Монсерас обняла меня, и мы уединились среди бурых скал. «Дело в том, — сказала она, — что я тебя, Жан-Поль, очень люблю. Слишком люблю. И я хочу тебя любить всю мою жизнь. А если мы поженимся, то не знаю, буду ли любить тебя всю мою жизнь. Не знаю, понимаешь? А вдруг — разлюблю, вдруг — разочаруюсь? И тогда все рассыплется, пропадет, погибнет — все-все, даже то, что у нас есть сейчас, даже то, что уже было. Но если мы расстанемся такими, какие есть, то я всегда, до конца моей жизни, буду любить тебя…»