Тайна леса Рамбуйе

О, моя речь наделала грохоту! Впрочем, это уже известно. И все знают, что наш парламент отказал американцам.

…Американцы — люди болезненно самолюбивые. Наш отказ ударил их по бизнесу и по престижу. Ведь ракеты уже на конвейере, их делают и на них хорошо зарабатывают. Тут и убытки, и жестокая обида для великой державы. И все из-за каких-то четырех депутатских голосов! Как в таких случаях делается в Соединенных Штатах? Кладут деньги на бочку, и проблема решена, не так ли?

Примерно через неделю ко мне явился один американский дипломат и без обиняков предложил крупную сумму в любой валюте за то, чтобы при повторном голосовании все было так, как хотят они. Откровенно говоря, я не знал, чему удивляться — их выбору, который пал на меня, или предложенной сумме, которая была, прямо скажу, громадной.

Американец пояснил, что деньги пойдут на всех четырех депутатов, которых следует купить. Так и сказал — купить. Как автомобиль. Как усадьбу. Как девку. И вся операция купли-продажи депутатских голосов поручалась мне.

Я поинтересовался — кто они, кандидаты. Американец назвал первым меня, затем Анри Штейна, Карла Дорта, Эдди Локса.

Я размышлял, глядя на посетителя, — гнать его тут же или еще что-то спросить? Как посмели они обратиться ко мне? Это после моей-то речи в парламенте? На что рассчитывают?

Американец, видимо, понял мои мысли. «Господин Поль, — сказал он, — вы, очевидно, удивляетесь, с какой стати наш выбор пал именно на вас?»

«Над тем и ломаю голову, — отвечал я. — В самом деле, почему?»

«А потому, господин Боль, что мы располагаем вот этим любопытным досье…»

И дипломат не спеша, даже торжественно раскрыл плоский атташе-кейс и положил передо мной ксероксную копию личного дела члена молодежной нацистской организации Жозефа Боля. Там был, как говорится, полный набор — дата вступления, уплата взносов, тексты речей на митингах…

Да, такое в моей жизни было. В молодости. Во времена гитлеровской оккупации. Недолгое время, но было! Никуда не денешься. Вот почему я начал свой рассказ с того, что человеку свойственно заблуждаться, делать промахи.

Мне казалось, что о моем прошлом, о моем темпом прошлом, знаю только один я и больше никто. Ведь все архивы нацистов сгорели во время бомбежки английской авиации. Так мне казалось.

«Я оставлю вам эти бумаги на память, — деловито сказал американский дипломат. — Как сувенир о вашем прошлом, о котором, конечно же, не должен знать никто — ни пресса, ни ваша семья. Ведь вам дорого ваше доброе имя и депутатский мандат, не правда ли, господин Жозеф Боль?»

И он ушел, обворожительно улыбнувшись в дверях. Улыбка означала: «О'кей! Дело сделано!»

Вот, собственно говоря, и все, что я хотел, дорогой мой Гюстав, тебе поведать. Делай с этой кассетой все что хочешь. Мне безразлично. Я в западне».

«Ну, мы еще посмотрим, — заговорил другой голос. — Посмотрим, кто окажется в западне. Я не собираюсь публиковать твою исповедь, Жозеф. Но дам американцам понять: она у меня в руках, и если янки не оставят тебя в покое, то им же будет хуже — я сделаю грандиозный скандал!»

«Поступай как знаешь, — тихо и печально отвечал Боль, — Мне все равно…»

На этом запись кончилась.

Все трое долго молчали. Звонил телефон, но Клод не обращал внимания.

— Нужно переписать эту пленку, — решил он. — И я сам прокручу американцам эту кассету и даже подарю запись.

— Вот как! — изумился Робер. — И что потом?

— А то, что за такой подарок я буду для них свой человек. Правда, дядя Жан-Поль?

— Похоже, что так, Клод. Кажется, я схватываю твою идею. Но давайте просмотрим возможные варианты. Если, скажем, отдать кассету прессе, то что мы будем иметь? Позор для покойного Боля, удар по семье, удар по депутатам, которые поддерживали его в парламенте. Американские службы в таком случае перестроят свой план — подыщут новых кандидатов на предательство, и мы, увы, знать их уже не будем. Действуй, Клод, как ты решил. Но не переигрывай, входя в доверие. Держись так, чтобы американцам казалось, будто это они тебя вовлекают в свои делишки, а не ты стремишься проникнуть в их тайны.

В квартире вдовы Гаро делать уже было нечего. Жан-Поль отправился в клуб филателистов, Робер поехал к себе в редакцию. И Клод вдруг остро ощутил свое одиночество в этом большом и красивом городе, где ему всегда было радостно и весело жить, где промчались лучшие студенческие годы.