Тайна любви

— Это не совсем так, — заметил Федор Дмитриевич, — не другого мира, а другого круга, и я не знаю никого из тех, о которых ты говоришь, даже понаслышке. Согласись, что не могут же меня интересовать похождения людей, мне вовсе неизвестных.

— Даже с точки зрения медицинской… — пошутил граф.

— Я не психиатр… — ответил Караулов.

— Хорошо сказано… Давай, впрочем, говорить о тебе… Я, право, не знаю, не понимаю и не могу понять, зачем ты предпринял сейчас же, после блестяще полученной степени доктора медицины, эту поездку в центр очага страшной болезни, рискуя собой, своей жизнью и той пользой, которую ты мог приносить в столице.

— В столице?.. — с недоумением воскликнул Федор Дмитриевич…

— Ну да, в столице… За практикой дело бы не стало… Наконец, я имею связи в свете и мог бы быть тебе полезным.

— Полезным… Чем?..

— Как чем? Я, конечно, не преминул бы рекомендовать тебя всюду… несколько удачных излечений, и карьера доктора сделана.

Караулов чуть заметно улыбнулся.

— Благодарю тебя… но… повторяю, я не психиатр.

— Что ты хочешь этим сказать теперь? — спросил граф.

— Да то, что при условиях жизни богатых классов главнейший процент их заболеваний относится к области нервных и психических болезней.

— Ты хочешь сказать, иными словами, что мы все сумасшедшие.

— Нет, русский народ определяет эти болезни иначе: «с жиру бесятся».

— Отчасти ты прав… — улыбнулся Владимир Петрович.

— Но, однако, это в сторону… Едем.

Федор Дмитриевич на минутку смутился.

Неуверенность в себе, в своих силах перенести это свидание мгновенно проснулась в нем, но он пересилил себя и почти твердым голосом, вставая вместе с графом с кресла, произнес:

— Едем.

Отказаться было нельзя, да он и не хотел отказываться.

Когда посещение дома графа Белавина зависело от его воли, он колебался и раздумывал, откладывал его до последнего времени, тая, однако, внутри себя сознание, что он все же решится на него, теперь же, когда этим возгласом графа Владимира Петровича: «Едем!» — вопрос был поставлен ребром, когда отказ от посещения был равносилен окончательному разрыву с другом, и дом последнего делался для него потерянным навсегда, сердце Караулова болезненно сжалось, и в этот момент появилось то мучительное сомнение в своих силах, тот страх перед последствиями этого свидания, которые на минуту смутили Федора Дмитриевича, но это мимолетное смущение не помешало, как мы знаем, ему все-таки тотчас же ответить:

— Едем.

«Я уеду опять вдаль, и может быть очень надолго, и там сумею окончательно закалить себя. Свидание в продолжении нескольких часов будет лишь лучом света в окружающем меня мраке, не ослепит же меня этот луч».

Так думал Караулов с помощью позванного слуги надевая шубу, и затем следуя за графом Белавиным по коридору и лестнице на подъезд гостиницы, в котором швейцар накинул на плечи графа Владимира Петровича великолепную шинель на собольем меху с седым, камчатского бобра, воротником.

Парные сани ожидали их у подъезда.

Приятели сели.

— Домой! — крикнул кучеру граф.

Великолепные, серые в яблоках лошади красиво тронулись с места и понеслись крупной рысью.

Сердце Федора Дмитриевича усиленно билось.

Одна мысль быть подле графини Конкордии наполняла все его существо таким трепетно-радостным чувством, что он боялся признаться в нем самому себе.

Но эта любовь не вредила дружбе.

Глубокое чувство, которое он питал к жене, казалось заставляло его смотреть сквозь пальцы на недостатки ее мужа — своего друга — и укреплять свою к нему дружескую привязанность.

Мало людей, способных на такое самоотвержение.

Караулов принадлежал к числу этих немногих.

Графиня Конкордия Васильевна встретила мужа и гостя в маленькой гостиной, той самой гостиной, которая была театром первого супружеского разрыва.

С очаровательной приветливой улыбкой протянула она руку Федору Дмитриевичу.

— Сколько лет, сколько зим!.. — воскликнула она.

В этом банальном возгласе никто бы не мог угадать охватившего ее внутреннего волнения.

Притворство, доведенное до художества, — вот сила слабого пола против сильного.

Женщина, по преимуществу, искусна в умении не выражать того, что чувствует, и не чувствовать того, что выражает.

— Если верить газетам, вы снова скоро покидаете нас, блеснув, как метеор на пасмурном петербургском горизонте. Близость разлуки в таком случае отравляет радость встречи.

— Я положительно смущен вашим ко мне любезным участием, — пробормотал бессвязно Караулов. — Что лучшего могу я сделать, как посвятить труду и науке всю мою жизнь?

Последнюю фразу он сказал с худо скрываемой горечью.

По приглашению хозяйки, опустившейся на маленький угольный диван, он сел в кресло, а граф Белавин на пуф.

— Ты позволишь?.. — обратился он к жене, вынимая портсигар.

— Кури, что с тобой делать…

Граф закурил и вмешался в разговор.

— Конечно, по возвращении ты будешь знаменитостью! Уже теперь газеты прокричали твое имя. Но что такое слава? Она требует больше жертв, чем стоит!

— Чем стоит… — повторила последние слова мужа Конкордия Васильевна. — Неужели ты думаешь, что слава не стоит жертв, которые для нее приносят.