Тайна Медонского леса

Мать улыбнулась. Доминик, приготовив все наверху, сошел вниз. Томительно тянулось время до десяти – условного часа, назначенного Арманом в его последнем письме. Наконец, часы пробили десять, но никто не подходил к садовой решетке.

– Он не приедет, мама! – нетерпеливо вырвалось у Лены.

– Имей терпение, дитя мое. Я ждала пятнадцать лет… Ты можешь подождать несколько минут?

– Кто-то идет, – сказал Доминик.

И на пороге показался тот, кого так долго ждали, кого так горько оплакивали пятнадцать лет. Горячими поцелуями и радостными слезами встретили его. Слезы, как церковные колокола, приветствуют горе и радость, жизнь и смерть.

Но Арман был не один, его сопровождала женщина. Лена глядела на нее любопытными глазами, а она стояла в дверях, холодная и безучастная, при этой трогательной сцене свидания сына с матерью после столь долгой разлуки.

Ее черные, с синим отливом, волосы, ее матово-бледное лицо, большие, но неприятные, черные глаза, насмешливая складка плотно сжатых губ – все представляло резкий контраст с ясным, ангельским выражением лица голубоглазой, белокурой Лены.

Почти со страхом глядела на нее дочь баронессы.

– Матушка, – начал д'Анжель после первых поцелуев и восторженных приветствий, – женщина, которую я привез с собой, не должна покидать меня. Она делила со мной горе, я обязан делить с ней радость.

При звуке этого голоса томительно сжалось сердце баронессы. Странное, неприятное впечатление произвел на нее этот голос. О! Как дорого дала бы она, чтобы взглянуть на милое, знакомое лицо.

Тоскливое, тревожное чувство заговорило в ее наболевшем сердце, и она ответила не сразу.

– Вы любите моего сына, мадам, – сказала она наконец, – этого уж вполне достаточно для того, чтобы радушно открылись для вас двери нашего дома.

– Сусанна! – обратился к черноглазой женщине Арман. – Вот ваша мать, и вот ваша сестра.

Сусанна сделала несколько шагов вперед, взяла протянутую ей руку баронессы и, почтительно поцеловав мать Армана, сказала:

– Верьте, баронесса, что с этой минуты я искренно предана вам и всему вашему дому.

Затем, повернувшись в сторону Елены, все время не сводившей с нее своих ясных голубых глаз, она спросила:

– Позволите вы мне, мадемуазель, поцеловать и вас? Елена бросила тревожный взгляд на Армана и, прочитав в его резких чертах не просьбу, а скорее приказание, торопливо проговорила, путаясь и запинаясь:

– Брат сказал, что я… ваша сестра… Я должна его слушать, так как мама сказала мне, что он здесь хозяин.

И Сусанна запечатлела на девственном лбу Елены поцелуй. Та невольно вздрогнула: ей вдруг представилось, что ее ужалила ядовитая змея.

Спутница Армана проговорила все это холодно и уверенно, как хорошо выученный урок.

Они оба устали, и им надо было отдохнуть, к тому же было уже слишком поздно, чтобы заводить долгие разговоры, можно поговорить и завтра. Но Доминик осмелился заметить своему молодому господину, что для него приготовлена только одна комната, а как же, мол, быть с размещением молодой госпожи… Арман резко прервал старика на полуслове и приказал ему заняться сейчас же приготовлением другой комнаты для его спутницы.

– Но видишь ли, друг мой, – вмешалась баронесса, – другой комнаты нет, кроме той, в которой скончался твой покойный отец. С самого дня его кончины никто из нас не входил в нее.

– В таком случае я сам устроюсь в ней, а Сусанна разместится в моей спальне, – беззаботно решил Арман.

Грубая рука задела самые нежные чувствительные струны наболевшего сердца старой баронессы: не того ждала она от возвращения своего единственного сына после такой долгой разлуки. Ошиблась и бедняжка Лена, так восторженно встретившая человека, которого должна была считать старшим братом.

XVI Марсьяк выходит опять на сцену

Всю ночь не спала старая баронесса. Она искала успокоения и утешения в молитве, она упрекала себя за гадкое чувство недоверия к родному сыну и всеми силами старалась побороть его.

– Могу ли я удивляться такой перемене после всего того, что ему пришлось вынести и выстрадать в эти мучительные пятнадцать лет? – говорила себе мадам д'Анжель.

И она горячо молила Бога о том, чтоб скорее улеглись в наболевшей душе ее все эти недоразумения, все эти гадкие, тревожные думы.

Когда собрались к утреннему завтраку, баронесса уже сидела за столом веселая и спокойная, довольная всем и всеми. Но опытный глаз Армана подметил под этой наружной маской что-то беспокойное, тревожное.

– Сусанна, повторяю вам, пожертвовала для меня целой жизнью, и потому я, кажется, вправе требовать, чтобы ее любили и уважали наравне со мною, – сказал он резким, повелительным тоном, который так удивлял и в то же время так пугал бедную Лену.

– Считаю, однако, не лишним заметить тебе, друг мой, что главная доля уважения принадлежит мне как хозяйке этого дома, а все другие сами уже должны заслужить эту любовь и уважение, – строго ответила ему баронесса.

Оставалось согласиться и замолчать; но Арман сумел выместить свою досаду на ни в чем не повинном Доминике.