Тайна моего отражения

– Поскольку в противоположность твоей обычной манере себя вести ты обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю вывод, что нам стоит уйти отсюда.

– Почему?

– Мы здесь не одни. – Действительно, в курительной комнате было еще несколько человек. – А то, что ты хочешь мне рассказать, явно не для посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти?

Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед, и я была голодна. Заметив мой жест, Джонатан добавил:

– Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд ли ты захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед.

Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто, без малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да еще в районе площади Вогезов, говорило о наличии финансов – за мою короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться в таких вещах. Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки – не так уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой страны охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, – не так, как у нас в России, где, еще не опомнившись от книжного дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью в его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков.

На низком столике в вазе стояли коралловые розы. Неужели он предвидел, что я к нему приду?

С комода смотрели три фотографии: на первой, по всей видимости, были запечатлены родители Джонатана; на второй Джонатан, хорошенький мальчуган лет восьми, сидел верхом на лошади; на третьей Джонатан, лет шестнадцати, с загипсованной рукой и ногой, стоял возле роскошной машины с открытым верхом, капот которой был смят в лепешку.

– А-а, фотографии смотришь? – сказал, входя с кухни, Джонатан. – Детские воспоминания. Для ума и для сердца.

– Это твои родители?

– Позвольте вам представить, мадемуазель: мои родители, моя лошадь, моя машина.

– И какие из этих фотографий для ума?

– Последняя, конечно. Чтобы не забывать, что почем в этой жизни.

– Почем машина или почем здоровье? – уточнила я.

– Почем глупость. И вытекающие из нее последствия.

– В виде разбитой машины или сломанной ноги? – рискнула я снова уточнить.

– Оля, ты пропустила несколько звеньев в этой цепочке!

На этот раз я решила не пытаться угадать, а помолчать да послушать.

– Первым делом из глупости вытекает самонадеянность. Из самонадеянности – желание слышать только себя и неумение слушать голос вещей. Из этого неумения…

– Голос вещей? А ты не мог бы объяснить?

– Ну, смотри. – Джонатан показал на фотографию с лошадью. – У меня никогда не было никаких, даже малейших проблем с лошадью. Я никогда с нее не падал, я не сломал даже ногтя за все время, которое я занимался верховой ездой. Потому что я с самого начала знал: это животное. У него есть свой характер, и оно может этот характер показать. Я изначально из этого исходил и с лошадьми своими всегда считался. То есть – я слушал их голос. Я чувствовал их желания, состояние, настроение и учитывал их… Когда же появилась машина, я отнесся к ней, как к своей рабыне, которая может исполнять любые мои прихоти. У которой нет права голоса, понимаешь? В определенном смысле она была одновременно и моим идолом, которому я служил.

– Погоди, идол и рабыня – это как-то вместе не вяжется…

– Вяжется, Оля, еще как! Раб, если только ему представится возможность, всегда поступает со своим господином так – или еще более жестоко, – как господин поступал с ним. А идол – это всегда то, чем неимоверно хочется обладать, себе подчинить, поработить, иметь у себя в распоряжении. Посмотри на толпу, срывающую одежду со своих кумиров – хоть кусочек, но достанется в обладание… Про маньяков фильмы видела? Они выбирают девушек, которым поклоняются, и убивают их, чтобы они достались в полное, безграничное обладание… Идол не имеет права голоса. Никто не считается с тем, хочется ли идолу быть задушенным своими поклонниками – в прямом и переносном смысле. Так и я со своей машиной: я сделал из нее идола, я ее пытался себе подчинить – я не слушал ее голос и не считался с ней. И она не выдержала. Она вышла из подчинения, и я потерял управление…

И он снова исчез на кухне.

– Тебе помочь? – крикнула я ему вслед.

– Ни в коем случае, – донесся ответ. – Можешь пока послушать музыку и посмотреть книги.

Шекспир на английском, Гете на немецком, Марсель Пруст на французском, Данте на итальянском…

– Ты по-немецки читаешь?

– Да.

На кухне что-то шипело и вкусный запах начал заполнять квартиру.

– И по-итальянски?

– Да. И надеюсь изучить русский с твоей помощью. Ты будешь мне давать уроки?

Он мне нравился все больше и больше, этот полиглот.

– Я умру от голода, пока ты приготовишь! – снова крикнула я. – И ты останешься без русского!

– Я тебя спасу, – заверил Джонатан, входя в комнату. В руках у него были две подставки для горячего. – Я умею делать искусственное дыхание.

Я не успела продумать, была ли какая-нибудь двусмысленность в «искусственном дыхании», как он распорядился: