Тайна, не скрытая никем

Дома от Артура тоже чего-то ожидали. Беа ныла, требуя, чтобы он отправил ее в частную школу-пансион. Миссис Фир присмотрела какой-то смешивающий аппарат для кухни и новую стиральную машину. В этом году следовало обновить всю белую краску на декоративных деталях дома. На украшениях, которые придавали дому сходство со свадебным тортом. И посреди всего этого Артур не мог не купить себе новенький автомобиль – «крайслер»-седан.

Это было необходимо – он обязан ездить на новой машине. Ему положено ездить на новой машине, Беа положено учиться в дорогом пансионе, миссис Фир положено иметь в кухне новейшие аппараты, а декоративные детали дома должны блистать белизной, как свежевыпавший снег. Иначе семью перестанут уважать, перестанут в нее верить и задумаются, а не пошла ли она под уклон. И все это можно было провернуть – при малой толике удачи все это можно было провернуть.

Многие годы после смерти отца Артур чувствовал себя мошенником, надевшим чужую личину. Не постоянно – время от времени. А теперь это ощущение исчезло. Он сидел здесь и чувствовал, что оно исчезло.

Когда произошел несчастный случай, Артур сидел в конторе и беседовал с торговым агентом, продающим шпон. Артур уловил какое-то изменение в уровне шума, но скорее усиление, чем внезапное затишье. Его это не встревожило, только царапнуло нервы. Поскольку все случилось в лесопильном цеху, в других цехах, в сушильнях и на лесном дворе узнали не сразу, и кое-где работа продолжалась еще несколько минут. Артур в это время склонялся над образцами шпона, разложенными на столе, и, по правде сказать, возможно, что он узнал о происшествии последним. Он о чем-то спросил собеседника, но тот не ответил. Артур поднял взгляд и увидел отвисшую челюсть, испуганное лицо. Вся самоуверенность торгового агента начисто пропала.

Потом Артур услышал, что его зовут: и «мистер Дауд», как принято было его называть, и «Артур, Артур!» – это кричали старые рабочие, которые знали его еще мальчиком. Еще он услышал: «станок», «голова» и «Господи Исусе!».

Если бы Артур мог, он бы пожелал тишины – чтобы звуки и предметы отступили, даровав пусть ужасное, но освобождение, и дали ему дышать. Но ничего подобного не происходило. Вопли, вопросы, беготня, и сам он в центре сбившейся кучи – его тащило к лесопильному цеху. Один человек потерял сознание и упал так, что ему тоже отрезало бы голову, если бы станок не отключили за миг до того. Именно его тело, упавшее, но целое, Артур сперва принял за тело жертвы. Нет, нет, нет. Его толкали дальше. Дальше были алые опилки. Насквозь промокшие, яркие. Штабель досок заляпан ярким, веселым красным цветом, и полотно пилы тоже. Кучка рабочей одежды, пропитанной кровью, лежала в опилках, и до Артура дошло, что это тело – торс и конечности. Из тела вытекло столько крови, что его форму поначалу было трудно различить – оно стало мягким, как пудинг.

Первое, о чем подумал Артур, – прикрыть это. Он снял пиджак и положил сверху. Пришлось подойти близко, хлюпая туфлями в этом. До него никто не прикрыл тело по той простой причине, что ни на ком не было пиджака.

– Доктора позвали? – вопил кто-то.

– «Доктора позвали?» – повторил человек, стоящий совсем рядом с Артуром. – А что он сделает, доктор-то? Голову обратно пришьет?

Но Артур все же приказал послать за врачом – он решил, что это необходимо. Не может быть смерти без врача. Приход врача запускает всю последовательность – врач, похоронных дел мастер, гроб, цветы, панихида. Вот и надо ее запустить, чтобы людям было чем заняться. Сгрести опилки, отчистить станок. Людей, оказавшихся рядом, послать мыться. Того, кто потерял сознание, отнести в столовую. С ним все в порядке? Велеть пишбарышне заварить чаю.

Пригодилось бы бренди или виски. Но у Артура было правило, запрещающее вносить алкоголь на территорию фабрики.

Чего-то еще не хватает. Где? Вон, ответили ему. Вон там. Кого-то начало рвать, совсем рядом. Хорошо. Это надо подобрать или сказать кому-нибудь, чтобы подобрали. Звуки рвоты спасли Артура, придали ему устойчивость и почти радостную решимость. Он подобрал это. Он нес это бережно и надежно, как неухватистый, но очень ценный кувшин. Прижимая лицо к груди, словно утешая, – так, чтобы лица не было видно. Кровь просачивалась через рубашку, прилепляя ткань к телу. Теплая. Он чувствовал себя как раненый. Он чувствовал, что на него смотрят, и видел себя со стороны, подобно актеру, или, может быть, священнику. Что теперь делать с этой штукой, которую он прижимает к груди? Ответ на этот вопрос тоже пришел. Положить, приставить к тому месту, где она должна быть, – конечно, не точно приставить, как будто этот шов может срастись. Просто положить рядом, более или менее на место, приподнять пиджак, потянуть за край, накрыть все в новой позиции.

Он не мог сейчас спросить, как звали этого человека. Придется узнать имя каким-то другим способом. После оказанных им интимнейших услуг такое невежество будет оскорбительным.