Тайна «Нереиды»

Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,

Ни ряд бесчисленных годов не истребит[72].

Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.

— Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.

Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.

— Что скажешь на прощание, Логос?! — крикнула Белонна.

— Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, — крикнул бог разума.

— А что скажешь ты. Пегас?!

— «Так произнес — и ударил противника в щит меднобляшный…»[73] — к месту процитировал Пегас.

— А что-нибудь свое?

— Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить и по любому поводу приводят цитаты — к месту и не к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.

— По мне постмодернизм — это дважды сваренная капуста, — отозвался Логос-Вер.

Вер уже видел противника — тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело все больше и больше. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.

— Мне не нравится этот тип, — сообщил Пегас. — Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…

— Помолчи, будь другом! — оборвал его Вер.

Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам — тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом и парализовал. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен и мог только проиграть.

Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.

Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились, к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, и пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.

Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним — беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…

Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры — все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.

И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.

Последнее, что слышал Логос, — это жалобное ржанье Пегаса.

Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Интересно, какие желания исполняют неведомые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт — белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.

Цезарь судорожно вздохнул, сознавая, что исход битвы решен.

Безлапка, сидящий у его ног, протяжно завыл.

Глава 14 Игры Криспины