Будь она прежней Оленькой, скоропостижно вышедшей за Мишу Чехова и поселившейся в доме Натальи Голден, она бы не прорвалась сквозь толпу озверевших баб, но сегодняшняя Оленька стала закаленной как сталь. Она локтями растолкала всех, кто мешал ей втиснуться в переполненный вагон и даже ухитрилась захватить сидячее место на угловой лавке. Поначалу все шло гладко, лучше некуда — поезд прибыл в Кострому почти без опоздания, а в вагоне она познакомилась с двумя попутчицами, которые были из нужной ей деревни. Дашкина сестра опознала Дашкино пальтишко и пустила Оленьку переночевать на печи — там было тепло и душно, и Оленька сладко проспала до утра впервые за два месяца, прошедшие после смерти Натальи.
И дальше все пошло хорошо. Сестра привела двух справных женщин, готовых отдать ей мешок муки, два кило сахара и мешок картошки за два Натальиных кольца, Оленькин медальон и серебряную сахарницу старинной работы. Когда скупщицы ушли, Оленька глянула на все свое богатство и испугалась — а как она его до дома дотащит? Когда в путь собиралась, как-то об этом не подумала. Дашкина сестра угадала ее мысли:
— Слушай, дочка. Есть у нас тут один мужик с лошадкой и санями. Он тебя на станцию в Костроме довезет и в вагон посадит — у него там все схвачено. А в Москве носильщика возьмешь и как-нибудь управишься. Есть у тебя чем заплатить?
Цена у деда Кузьмы, мужика с лошадкой, оказалась умеренной, и Оленька с облегченной душой смотрела, как он грузит на сани драгоценные мешки. Они отправились в путь по хрустящему солнечному снежку. Оленька шагала весело — она наконец выспалась и радовалась, представляя, как накормит Аду и Дашку вареной картошечкой с маслом. Ведь ей даже горшочек масла удалось получить в обмен на свое обручальное кольцо, которое уже давно потеряло всякий смысл, потому что от их любви с Мишей не осталось и следа. Этот драгоценный горшочек она не решилась доверить саням, а подвесила на пояс в плетеной сумочке, благо, он был не слишком большой.
Через пару часов путешествия Оленька изрядно приустала, так как не была привычна к долгому хождению, и робко попросила деда Кузьму позволить ей проехать часть пути на санях. Тот не пришел в восторг от ее просьбы. Оказалось, что лошадка по имени Машка не может везти двух пассажиров, и деду пришлось пойти за санями пешком. Через полчаса Оленька уступила ему место и решительно зашагала дальше. Шагала она недолго — неожиданно дорогу пересекла покрытая льдом речка, через которую был переброшен хлипкий дощатый мостик, явно неприспособленный для переправы саней деда Кузьмы.
— Не робей, дочка! — крикнул дед. — Ты иди по мостику, а мы тихонечко-тихонечко переберемся по льду!
Выбора не было, и Оленька несмело двинулась по скользким доскам. Она было сосредоточилась на том, чтобы не поскользнуться и не упасть в речку, как вдруг услышала испуганный вскрик деда и отчаянное ржание лошадки Машки. Оленька поспешно обернулась и вцепилась бы в перила мостика, если бы они были — у нее на глазах сани с бесценным грузом проломили лед и быстро погружались в речку, а дед Кузьма стоял рядом по горло в воде.
— Беги, дочка, беги! — завизжал он, — по реке лед пошел, сейчас мостик смоет!
И вправду, висевший низко мостик задрожал под натиском вспучившегося льда, и Оленька рысью рванула вперед, на другую сторону, и бежала дальше, пока в воздухе слышался крик деда Кузьмы.
И только в переполненном вагоне поезда на Москву она улыбнулась сквозь слезы, когда вспомнила о горшочке с маслом, надежно прикрепленном к ее поясу. А раз масло есть, нужно достать только картошку, что уже проще.
Именно так все и получилось — заботливая Дашка, погоревав о безвременно погибшей Наталье, стала искать выход из печально сложившейся ситуации. Осознав, что погибшей хозяйке больше не придется носить свои элегантные вещички, она выбрала котиковый полушубок и отправилась с ним на близлежащую барахолку. Там ей удалось выменять полушубок на ведро картошки, полпакета сахара и кое-что еще. Нетерпеливая Оленька встретила Дашку в дверях, и они решили устроить настоящий пир, ведь обе изрядно изголодались за последнее время.
Пир получился на славу — Дашка отварила десяток картофелин и положила на каждую тарелочку заманчивый кусочек масла, а потом, хитро улыбаясь, выставила на стол кастрюльку с розовыми сосисками. Даже маленькая Адочка оценила еду на своей тарелке, но еще не успела доесть сосиску до конца, как в квартиру ввалился пьяный Миша, да еще не один, а со своей партнершей по теннису Ксенией Циллер.
Ее неслучайно звали Ксенией Циллер — она была такая же обрусевшая немка, как и Оленька. Если вспомнить Ольгу Книппер и Антона Чехова, можно понять, что у мужчин из семьи Чеховых была тяга к немецким девушкам или в крайнем случае — к еврейским, вроде сестер Голден.
Миша
— Ты глянь, Ксюха, как они здесь пируют без нас! — заорал Миша и, схватив остаток Адочкиной сосиски, сунул его в рот. Адочка зарыдала, а Дашка вдруг вспомнила, что когда-то была Мишкиной нянькой:
— Ты что? У родной дочери кусок изо рта выхватывать? — и хлопнула его ложкой по лбу.