Тайна переписки

Саша принимает пузатую бутылку, оглядывает ярлык, даже шевелит губами, пытаясь разобрать французские слова. Потом он берет бутылку за горлышко и без лишней суеты, но с чувством и с отмахом в плече опускает бутылку на голову Трескина, который услужливо склонился вперед, чтобы объяснить Саше, что «cognac». — это и есть «коньяк». От удара Трескин закусывает язык, cognac обильно заливает лоб, щеки и мертвенно закатившиеся глаза. На звон лопнувшего сосуда влетает секретарша Аллочка — в белоснежной рубашечке, коротенькой юбочке и в чулочках.

Бум! — окончательно рухнул, поколебавшись, Трескин.

— Помогите шефу, — говорит Саша, — тут какое-то недоразумение.

Он брезгливо стряхивает брызнувшие на куртку капли cognac’a и поворачивается к выходу… Тут вслед за Аллочкой с выражением ужаса на лице вбегает в распахнутую дверь девушка Трескина.

— Трескин, — слабым голосом говорит она и, побледнев, как… как… очень сильно побледнев, хватается за косяк.

Девушка босиком. На ней синий балахонистый комбинезон, какой носят щеголеватые грузчики, и трогательная белая маечка.

— Что ж ты наделал?! — сверкает она глазами.

— А что такого? — невинно говорит Саша, притворяясь, что не замечает простертого на полу, залитого cognac’oм Трескина.

— А деньги? — говорит девушка.

— Какие деньги?

Расслабленной длинной кистью руки она бьет его по щеке.

Ужасная боль и стыд.

А деньги? — щеки его горели, словно избитые. — А деньги? Которые ты взял за эту подлость?

Деньги нужно вернуть Трескину.

Он пытается представить, как сделает это завтра… И останавливается перед невозможной, невероятной пошлостью сцены. «Я прочитал письмо и решил вернуть деньги».

А если бы не прочитал, то не вернул бы? А если бы прочел, но другое — не столь яркое и сильное, что-то попроще, не столь убедительное — тогда бы что? Не есть ли что-то ужасно пошлое в том, что моральность или неморальность денег определяет грань чисто литературная? Достоинства стиля и изложения в письме девушки побуждают вернуть деньги, тогда как грамматические ошибки и кляксы избавляют от всяких обязательств перед собой и перед другим, так что ли?

В голове путается, Саша перестает понимать. Он не понимает себя. Третий или четвертый час бредет он по городу, от беспрестанной ходьбы мешаются мысли, воображение слабеет, видения теряют ясность и распадаются на бессвязные, не выразительные обрывки.

Все кончено.

Саша устал терзаться и тупеет. От физического утомления рассасывается, бледнеет мучительное сознание вины и собственного ничтожества. Мысли скачут, ничем не связанные, он вспоминает детство и первый на памяти сон. Кажется, этот сон есть первое в жизни воспоминание: сон, а не явь. Маленький, он прячется в высокой пшенице, которой поросла городская улица, худая женщина в платке — он знает, что это ведьма, — медленно раздвигая ослепительно желтые колосья, пробирается все ближе и ближе. Саша жмется к земле, ему жутко. Нужно кричать, а он не может. Женщина в платке бредет неспешно, вслепую… Кажется, она никогда не найдет. И никогда не устанет искать.

Потом Саша вспоминает университет и неизбежно возникает Наташа — первая, единственная, несчастная и бестолковая его любовь. Он думает о Наташе без боли. Наташа замужем за хорошим человеком, у нее будет ребенок. Саша не может любить Наташеньку, не хочет и уже, наверное, не любит. Давно не любит, целую вечность уже как не любит. Но ничто не мешает ему любить ребенка. Он думает о ребенке Наташи, которого она родит не от него, а от другого, лучшего, чем он, человека, с нежностью. Своих детей Саша не хочет, дети лишь помешают в работе, той огромной, бескрайней работе, что ждет его впереди. Но ребенок Наташи будет чужой, и он имеет право его любить…

Из расслабленного ощущения безнадежности, из жалости к себе рождается мысль о сладостном самоотречении, умиленный собственной добротой, естественно и без усилия Саша находит решение.

Саша спокоен. Теперь он будет делать лишь только то, что требует от него момент. Не заглядывая далеко вперед. Всякая трудная проблема решается по частям, по разделениям. Так пишется роман: малыми кусочками один к другому понемногу собирается целое, и целое не будет никогда в точности то, что мыслилось изначально, — больно уж долог путь от первой строки до последней. Но это не должно пугать, нужно работать, имея в виду цель, а что-нибудь, да получится.

— Довлеет дневи злоба его, — едва слышно шепчет Саша.

20

Дома он обнаружил, что трескинские деньги уменьшились.

— Я взял из твоих, ничего? — сказал отец.

— Уже истратил? — быстро спросил Саша. С интонацией столь очевидной, что Геннадий Францевич поневоле должен был принять ее к сведению.

— Заимообразно… — заметил он, не признавая еще возможности отказа.

— Мне надо вернуть. Я получил их по ошибке, — горячечно заговорил Саша.