Тайна переписки

Работа тоже не шла, он писал медленно и тупо, напрягаясь, чтобы исполнить последние обязательства: статью и некстати подвернувшуюся информацию. Практика подходила к концу, и можно уже было думать о том, чтобы покинуть город… явилась надежда уехать. Первый раз явилось что-то похожее на надежду.

Между тем родители не оставляли его своим пытливым вниманием, и несколько дней спустя, как-то ближе к вечеру, но еще не поздно, мать привела подругу, как она представила гостью. Недолго посидев с Татьяной Федоровной на кухне, подруга выразила желание познакомиться с сыном и заглянула в комнату.

— Вы ведь журналист? — сказала гостья, намекая на причину своего интереса.

— Студент, — поправил он, не принимая заложенную в вопросе лесть и, подумав — задела его какая-то мелкая несообразность — спросил: — А вы кто? По профессии?

— Врач, — сказала женщина.

Прежде чем Саша успел взглянуть на мать, она уже шатнулась к выходу:

— Я вас оставлю. Тамара Петровна прекрасный собеседник.

Тамара Петровна была маленькая темноглазая и темноволосая женщина, по первому впечатлению бойкая и предприимчивая. Саша поднялся очистить для гостьи стул, и, пока рассаживались, пока присматривались друг к другу, она, как видно, выстраивала в уме разговор.

— Я слышала, — помолчав, заметила врачиха, — организация ЮНЕСКО относит профессию журналиста к одной из самых вредных.

— Множество самоубийств, — наугад подсказал Саша.

Она замерла, даже не встрепенувшись. Глаза как будто расширились, зрачки остановились — откровенно пристальный взгляд… Так длилось секунду, много две — достаточно, однако, чтобы Саша успел осознать, что попал. Вот что врачиху привело! Его подозревали в намерении покончить с собой!

— Мне приходилось с этой проблемой сталкиваться, — начала врачиха негромким спокойным голосом — профессиональным.

Именно начала — приступила к терапевтической беседе, как понял Саша, проницавший происходящее с какой-то обостренной, взвинченной злостью. Она не торопилась, замолчала, давая возможность сказать что-либо и пациенту, вовлекая его в «интерактивный» разговор. Саша не откликнулся, и врачиха продолжала, нисколько как будто этим обстоятельством не огорченная.

— Я думала об этих делах. Мне хотелось понять. Понять логику, психологию. И получается, что мы иногда плохо сознаем, как мало наши поступки и намерения определяются нашими истинными потребностями, нашими собственными… нашим собственным выбором… Не выходит ли так, что мы действуем, повинуясь полуосознанному образцу, примеру? Поразительно, если подумать, что даже самоубийца кому-то, в сущности, подражает. Он подражает какому-то обобщенному самоубийце. Я бы даже сказала, образцовому самоубийце. То есть он где-то слышал и знает, что в таких-то и таких-то обстоятельствах люди кончают с собой. И вот я думаю: а если бы он этого не знал, не имел бы где-то на задворках сознания образца? Что тогда? Тогда он, может быть, и не додумался бы до самоубийства. Получается, что желая уйти от жизни, мы все равно проявляем зависимость от жизни, от того, что диктуют нам какие-то представления. Один мудрый мыслитель… Не помню, кто, какой-то очень известный человек… — Взглянув в этот момент на врачиху, Саша уловил, что она прекрасно помнит. Она не называет имени своего мудрого мыслителя, чтобы не подавлять и не путать пациента эрудицией, чтобы сохранить непринужденный, разговорный (ха-ха!) характер терапевтической беседы. — Этот человек сказал так: человек потому и совершает самоубийство, что не может перестать хотеть.

— Неожиданная мысль, — согласился Саша.

— Именно! — обрадовалась врачиха. — Если вдуматься…

— Нет, я не то имею в виду, — перебил Саша. — С чего вы, собственно, взяли, что я собрался сделать себе харакири?

Он смотрел жестко, собранно, и она, уловив перемену, тоже переменилась.

— Мне сказала об этом ваша мама.

— Со мной все в порядке! — возразил Саша.

— Но у вас и вправду измученный вид.

— Возможно. Только это не имеет значения!

— А почему вы тогда в таком возбуждении? — спокойно сказала Тамара Петровна.

Почему сорвался голос, почему он взмахнул рукой и вскинулся, Саша и сам не знал. Но ощутил, что его поймали, уличили, пока еще непонятно в чем.

— Я не возбужден! — воскликнул он со страстью. Ужасно глупо кричать, что ты не кричишь, и Саша понимал это, но ничего поделать с собой не мог.

Врачиха, собранная и настороженная — при исполнении служебных обязанностей, — глядела спокойно, и снова возникло у Саши гадостное ощущение, что попался. Врачиха все-таки его переиграла — легко и просто. Снова, как в кабинете Трескина, он почувствовал себя униженным и беспомощным — догнали и добивают.

— Мама!

Мать подслушивала тут же, за дверью, и не потрудилась это скрывать.

— Есть замечательное средство, — явилась она сразу же с предложением. — Из сильно действующих нейролептиков. Успокаивающее. Еще когда эта твоя девушка звонила, советовала. Очень за тебя беспокоилась. Замечательная подруга. Говорит, только не расспрашивайте его, не трогайте. Не донимайте его расспросами, ради бога!