Тайна переписки

— Мне, может, вы и объясните, — говорил следователь, не теряя самообладания, — допускаю, что объясните. Но как я потом объясню все это прокурору? А?

Следователь был невысокий и не злой с виду парень. Неприметный такой паренек с мальчишеской на сторону стрижкой. Он выглядел молодо, едва ли не Сашиным ровесником, хотя едва ли это было возможно. И лицо своеобразных, но, в общем, располагающих очертаний: близко посаженные к переносице глаза и острый подбородок при широких скулах. Следователем он был только здесь, в этом кабинете с голыми желтыми стенами и желтой канцелярской мебелью, Саша подумал, что за пределами кабинета никакой он не следователь вовсе: этот пуловер, серые, неопределенного покроя штаны — никак не догадаешься, что перед тобой человек, призванный вершить судьбы других людей. Саша не мог отделаться от мысли, что там, вне круга служебных обязанностей, этот парень в пуловере и мятых штанах, наверное, понял бы, прекрасно бы все понял. Хотелось бы знать: понял или нет? И хотелось об этом спросить. Вопрос Саша держал при себе: чтобы прорваться к тому, другому человеку, Саша должен был договориться предварительно с этим, а этот разговаривал с ним под запись, неутомимо покрывая крупным размашистым почерком один лист за другим.

Когда следователь возвратил Сашу в «аквариум», отвел и не поленился собственноручно закрыть за ним дверь, праздные обитатели камеры подсели к Саше с расспросами. Понемногу, непонятно как, они вытянули из него все или почти все, и скоро всплыл неожиданный в своей самоочевидности вопрос:

— Уголовное дело возбудили или нет? Тебя «закрывают»?

Знающие люди живо растолковали Саше, что задержанный, арестованный, подследственный, обвиняемый, подсудимый и заключенный — это все явления сродные, но не тождественные. С определенной долей уверенности Саша мог утверждать про себя только то, что заключенным он пока что не является и в этом смысле его еще не «закрыли». Кажется так. А насчет всего остального определенного мнения он не имел. Представлялось ему, что он находится в положении задержанного, арестованного, подследственного и обвиняемого одновременно, хотя знающие люди настаивали на том, что с точки зрения юридической теории и практики такое предположение выходит за рамки вероятия. Либо так, либо эдак. Либо посадят, либо отпустят. Либо много дадут, либо мало. Но никак не все сразу, не вместе и не одновременно.

Разъяснения знающих людей окончательно Сашу запутали. Уклоняясь от дальнейших дискуссий, он лег на лавку и задумался.

В воображении его всплыла Италия.

Нет, Канарские острова.

Грохочущий накат, пена тяжело ухнувшей и распавшейся на песке волны.

Упрятанный в такого рода «аквариум», где не набралось бы и стакана соленой воды, где не имелось даже водопроводного крана, Саша думал о том, что бескрайний океан, безмерное пространство моря — это соблазн, перед которым трудно устоять… Впрочем, отдаться душевному влечению — это не соблазн, это называется иначе. И, разумеется, Саша не мог поставить себя на место Люды, как не мог поставить себя на место Трескина, он должен — был оставаться на своем месте — на дне «аквариума» с исцарапанными всухую стенами, в то время как они, Люда и Трескин… В то время как они имеют полное право замириться между собой в Италии или на Канарских островах — в зависимости от щедрости и возможностей Трескина. Примирение будет стоить Трескину нескольких тысяч долларов. Где-то так. И может ли Саша, заключенный в четырех стенах «аквариума», в котором отроду воды не видали, навязывать Люде свое представление об океане? Маловероятно, чтобы это ему удалось. Едва ли это была бы посильная для него задача. Во всяком случае, весьма и весьма нелегкая. Так что лучше и не пытаться.

Гран-Канария… Тенерифе… Когда европейцы открыли эти острова, там жили высокие, белокожие, здоровые и счастливые люди, которые умели переговариваться между собой с помощью свиста на расстоянии, помнится, нескольких миль. Такое умение пригодилось бы сейчас Саше, но чего нет, того нет… Или на Азорских островах, где это было? Нет, на Канарских. И они, туземцы Канарских островов, вымерли…

И потом у Люды, надо думать, есть несколько миленьких купальников, которые без пользы пропадают на дне чемодана. Как может Саша поставить себя на место Люды, когда у него нет, никогда не было, и — насколько он может за себя ручаться — никогда не будет нескольких разноцветных купальников, открытых и закрытых, оставлять которые под спудом, без употребления по меньшей мере бесчеловечно?

И будет она босиком… Следы на влажном песке. И как жалко — до слез! — что ни единый из ближних и присных Люды не догадается сообразить, что это Она. Кто поймет, сколько нежности в том, как ступает она по песку?..

На следующий день, когда оголодавший, измученный до раздражительного бесчувствия Саша вознамерился было протестовать и требовать, пришел, наконец, следователь. Саша обрадовался ему, как родному.