Тайна Пернатого Змея

Незадолго до ужина я нашел повод сбегать к Феликсу. Любитель романов только что закончил рисовать карту Мексики. Чудо, а не карта! Меж глубокой синевы двух океанов Сие́ра Ма́дре несла свои бурные коричневые волны. Города, обозначенные крупными точками алой краски, словно выпевали свои чарующие слоги: Чи-уа-уа́, Дура́нго, Чилпанки́нго, Озя́ка, Кампе́че, Веракру́с…

Я заподозрил Феликса в том, что он сам выбирал города — господин Казен просил нас не слишком перегружать наши карты, — и выбирал их не по значимости, но по звучности названий. Однако Мехико он все же не забыл.

— Ну? — спросил он меня, сверкая глазами. — Ты его видел?

— Да, я его видел.

— И как?

— Турист как турист. Зовут его Эмиль Дюран. Как видишь, ничего необычного в этом имени.

Феликс разочарованно поморщился, но тотчас же нахмурил брови:

— Откуда он приехал?

— Из Парижа.

— Из Парижа? И он француз?

— Так он говорит.

— Значит, в нем нет ничего особенного?

— Нет, есть. Я как раз рисовал карту. На бумаге был карандашный контур. И он сразу, не колеблясь, узнал Мексику.

— Вот видишь! Значит, я не ошибся. Это загадочный человек. И зовут его, конечно, не Эмиль Дюран, и никакой он не француз. Говорю тебе — он мексиканец и астек! Слушай! Я устрою так, что отец возьмет меня вечером к вам. Мне необходимо во всем разобраться!

«Черт возьми! — думал я. — Если уж Феликс решается, несмотря на ветер, идти ко мне, вместо того чтобы оставаться в теплой постели, значит, все же это дело кажется ему серьезным».

Но мы еще не знали, какие неожиданности подстерегают нас.

* * *

Наступил вечер. Усевшись полукругом у огня, присутствующие спокойно беседовали. Здесь были и мои родители, и господин Эмиль Дюран, наш постоялец, и господин Ляпюжад, отец Феликса, крепкий, коренастый горец, сам Феликс и заглянувший к нам Илларион Пейре — он пришел сыграть партию в карты.

В честь нашего гостя отец подбросил в камин огромное полено. Огонь пожирал источенный червями ствол, проникая в него через тысячи отверстий, и причудливо вился вокруг. А на улице ветер по-прежнему дико отплясывал и гневно рычал по всей долине. И, сидя у ласкового огонька, было отрадно рисовать в своем воображении наши края, стонущие от порывов декабрьского ветра, горную глухомань, скованную льдом, заросли, гнущиеся от бури… В молчании застыла наша деревня, крепко вцепившись в скалу и противостоя всем ветрам. За ставнями, закрытыми наглухо, казалось, все замерло. Случайный путешественник или запоздалый местный житель едва мог уловить, проходя мимо темных домов, слабые голоса, глухие звуки, доносившиеся из хлевов: стук копыт, фырканье, хруст сена… Жители Фабиака, поеживаясь, сидели у своих очагов и грызли каштаны.

В честь нашего гостя моя мать поставила разогреть прямо в золу кувшин с вином. Как это обычно делается у нас, она добавила для аромата немного апельсиновых корок и корицы.

Запах подогретого вина и апельсиновых корок смешивался с густым настоем хвои и мха, исходившим от поленьев, горевших в очаге.

Горячее вино предназначалось для взрослых. Феликсу и мне пришлось утешиться кружкой молока с постным сахаром. Феликсу доставляло удовольствие дотрагиваться кончиком раскаленной кочерги до сахара, и коричневые капли стекали в молоко. Невыразимое наслаждение…

Сначала собравшиеся в зале поговорили о погоде, о зиме, потом об урожае прошедшего года. Дюран слушал исключительно внимательно. Он очень интересовался всем, что делается в деревне, и выспрашивал подробности. Он хотел знать все: посевы среднего хозяйства, размеры пахотной земли, лесов, пастбищ.

Феликс нагнулся ко мне и так, чтобы никто не услышал, прошептал:

— Любопытно, а? Можно подумать, что этот астек ведет следствие…

Потом заговорили о медведях. Прежде их водилось очень много в этих краях, но вот уже более пятнадцати лет, как они не встречаются. Медведи ушли высоко в горы, в самую глушь.

— А волки? — спросил наш гость.

— Ну! — сказал отец. — Их нет и вовсе. Только старики еще помнят разговоры о них. Волков истребили. Разве кое-где в Пиренеях еще имеется с полдюжины!

Отец Феликса, господин Ляпюжад, затеял беседу об «американцах», то есть о тех, кто покидал свою родину в поисках удачи. Правда, навел его на эту тему умелыми вопросами господин Эмиль Дюран.

— Что и говорить! — воскликнул господин Ляпюжад. — Кое-как в нашем краю еще можно кормиться, но работа, прямо скажем, не из легких. Взгляните: ни одного плоского участка. Вот молодые и уходят искать работу на стороне, в городе, на заводах, а то и уезжают к черту на кулички.

— К черту на кулички? — переспросил, улыбаясь, наш постоялец. — А где же находятся эти чертовы кулички?

— Да повсюду, — сказал мой отец. — Иногда и в Америке. Ну хотя бы мой кузен, Жан Даррегиберри, уехал же туда когда-то. Правда, это было очень давно.

— Чтобы разбогатеть?

— К сожалению, он не разбогател.

— Вы хорошо помните его?

— Весьма смутно. Я был тогда очень молод.

— А что с ним сталось?

— Он умер там, ломаного гроша не имея, умер в Мехико.

Господин Дюран с сочувственным видом покачал головой.