— Не пускают! — прищурился Разинков, дивясь моей наивности. — Ныне власть имущие не желают ни с кем делиться деньгами, получая миллиарды, они дружно заслоняют российский пирог от посторонних, на словах защищая общенародное достояние. И для Блювштейна сплели густую паутину — не видно ее, а не прорваться. Он нацелился в прошлом году на собрание акционеров, где хотел лично предъявить права на комбинат, но наши верховоды тоже не дураки, они имеют свои интересы в металлургическом бизнесе. Вот и был спущен тайный приказ: «Блювштейна и его компаньонов в Россию не пускать». Как это органам удалось сделать, даже я, Разинков, не представляю. — Разинков замолчал, наверное, не стоило далее раскрывать карты, рассказывать, как всесильный в мире, но малосильный в Российской неразберихе Блювштейн тайно поручил ему быть соглядатаем при комбинате.
Визит этого чертова писателя сорвал поездку на дачу, расстроил его, поняв, что Блювштейн страхует и его с помощью этого гостя. На даче собрались на мужской разговор высокие гости, чьи имена в городе произносят с боязнью и уважением. Знал бы этот писака, что он, Разинков, очень гордится своей феноменальной памятью, ему не требуется обширная картотека. Вся она зашифрована в собрании сочинений Тургенева. В каждом томе, едва ли не в каждой главе надколота булавкой буква, обозначающая человека, состоящего у него на жаловании, все это были чины, ни одного «пустышки», все действующие…
Выпроводив писателя, Разинков подумал, что, наверное, пора и Банатурского занести в картотеку, рядом с банкирами, прокурорами, киллерами Ион решительно внес шифровую запись в свою картотеку Банатурского, да не куда-нибудь, а рядом с самим Мироном Сидельником.…
Телефонный звонок спугнул приятные мысли. Звонок был междугородний. Выслушав невидимого собеседника, Разинков строго приказал: «Третий вариант — в действие!» и повесил трубку…
Никто кроме Разинкова не ведал, что происходило по третьему варианту.