Тайна пирамиды Хирена

Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно нашли гробницу Хирена — на сей раз настоящую, а не ложную, — и дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно, неопровержимое доказательство, — мумия самого фараона. Грабители содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку, бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них Хиреном. Они все-таки перехитрили его.

Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь, выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно.

Вудсток — только тогда я заметил, что он прибежал с нами и стоит за моей спиной, — вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему ответил.

— Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без исключения, — сказал я.

Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям:

— Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой.

Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с Афанасопуло молча пошли к выходу.

Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова дали о себе знать самым вызывающим образом.

ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ

Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал:

— Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир. Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со своими коллегами.

Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала, отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что даже выбрал местом последнего упокоения.

Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь — приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка. Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед входом, написано четкими, я бы даже сказал — щеголеватыми, иероглифами:

«Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля — притон злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца…»

Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь:

Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений…
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости — до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей молчание.

Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь можно без помех заняться фресками и надписями на стенах.

Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно: повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон.

Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона!

Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в камеру по нескольку раз в день заходит Сабир — то с радиометром, то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я спросил его:

— Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все измерения и даже написали отчет.

— Кажется, я поспешил и придется писать дополнение.

— Какое?

— Странные вещи творятся в этой гробнице, — придвинувшись ко мне и понизив голос, ответил он. — Вы можете считать меня суеверным, но приборы — они ведь не могут заблуждаться, как люди?

— И что же они показывают такого необычного, ваши приборы?

Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол.

— Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело…

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался понять, что он мне говорит, а он — убедиться, понял ли я.

Потом я неуверенно спросил: