Тайна, покрытая лаком

Вокруг происхождения арапа немедленно закипели оживленные дискуссии, появились многочисленные гипотезы, было написано немалое количество статей, монографий, проведены десятки научных конференций, защищены диссертации и получены ученые звания, состоялись многие зарубежные поездки за казенный счет и осуществились прочие приятности жизни — и так продолжается до сих пор.

Не беда, что надежных сведений о родине Абрама Ганнибала и его жизни до того, как он очутился в России, попросту нет — смутные воспоминания (или выдумки) пожилого военного инженера о своем детстве такими считаться никак не могут.

В какой-нибудь другой науке отсутствие исходных данных остановило бы исследователей — но не в пушкинистике.

Наоборот, теперь можно было не ограничивать свободу научной мысли — конечно, в соответствии с современными этой мысли правилами политкорректности.

Например, виднейший географ и антрополог Д. Н. Анучин к столетию со дня рождения поэта выпустил работу «А. С. Пушкин. Антропологический этюд», где доказывал, что Ганнибал — не негр, а эфиоп. Пушкин, правда, эти понятия не различал, но в конце позапрошлого века наука считала африканских негров расой, неспособной к какой бы то ни было умственной деятельности, а эфиопы относились к другой расе, хоть и не вполне арийской, но хамито-семитской. Эфиопское происхождение Ганнибала вытекало из того, что его правнук был немного похож на тамошних жителей (достоверных портретов прадеда не сохранилось, но для пушкинистики это не препятствие) и одновременно на некоторых евреев.

Другой крупный ученый, киевский психиатр И. А. Сикорский (он был экспертом обвинения на процессе Бейлиса) в конкурирующей статье «Антропологическая и психологическая генеалогия Пушкина» тогда же признал поэта «белым человеком в расовом смысле слова», а самого Ганнибала — негром, но уж никак не хамито-семитом.

Через сто лет вектор политкорректности изменился — и питомец Сорбонны, африканец Д. Гнамманку опубликовал в «Вестнике Российской академии наук» свое открытие: родной город Ганнибала находился в нынешнем Камеруне, а стало быть, он — самый настоящий негр, а вовсе не эфиоп.

Неправда, эфиоп, и даже фалаш, то есть исповедующий иудаизм, смело заявили самые новейшие исследователи…

В общем, к двадцать первому веку выяснилось, что стать пушкинистом не так уж трудно, а гипотеза о караимском происхождении прадеда Пушкина, выдвинутая харьковским энтузиастом А. Зинухиным, ничуть не хуже всех прочих. Ее-то и обсуждает в эссе «Тайна, покрытая лаком» писатель Фридрих Горенштейн.

Последние публицистические произведения Горенштейна — а «Тайна» была закончена в 2001 году, за считанные месяцы до его кончины, — обычно публиковались в маленьком берлинском журнале «Зеркало загадок», издаваемом под руководством Мины Полянской. Это эссе, однако, было журналом отвергнуто из оправданного опасения, что кто-то из общих знакомых может обидеться, отнеся колкости писателя на свой счет.

Ведь публицистика Горенштейна — нелицеприятная и порой язвительная — была совсем не похожа на его глубокую психологическую прозу.

Вот и в этот раз от автора пьесы «Детоубийца» — написанной именно о петровской эпохе — было бы естественно ожидать тщательного анализа очередной исторической версии.

Однако в «Тайне» Горенштейн оборачивается совсем другой гранью — безжалостной иронией и издевкой над чугунной серьезностью академического пушкинизма.

Отсюда и отсылки к Остапу Бендеру, и насмешки над «книжной пылью», поднятой Владимиром Набоковым, и лирический образ провинциального памятника Пушкину, с козами, пасущимися у подножья, и сомнительная история о хитрых евреях, выкупивших войско Петра после неудачного Прутского похода.

А почему бы и нет — ведь эта байка вполне под стать остальному научному ганнибаловедению.

Поэтому «караимскую гипотезу» Горенштейн использовал в основном для насыщенной сарказмом дискуссии с оппонентами, принимающими всевозможные россказни о происхождении Абрама Ганнибала за чистую монету. Досталось и «русским псевдонимам еврейского происхождения», озабоченным кошмарной перспективой: не дай Бог о нас подумают, что евреи хотят присвоить себе русского Пушкина.

Можно представить себе, как обрушился бы на этих перестраховщиков Горенштейн — он когда-то назвал такую психологию «гетто-комплексом», — если бы относился к их рассуждениям всерьез. Но ученые-ганнибаловеды — в том числе и еврейские — заслуживали лишь ехидной насмешки, которой Горенштейн и ограничился.

Интересно, что бы он сказал, например, о литературоведах, уверяющих, что евреем был Лермонтов — на том единственном основании, что личным врачом бабки поэта состоял французский еврей Ансельм Леви?

Конечно, Горенштейн не был бы Горенштейном, если бы не рассыпал в своем эссе и вполне здравые и интересные соображения — притом не обязательно имеющие отношение к Пушкину. И все же достаточно посмотреть на эпиграф, предваряющий «Тайну, покрытую лаком», и на пушкинское четверостишие, ее завершающее, чтобы безошибочно отнести это произведение к веселому жанру стеба, отнюдь не чуждому и самому Пушкину.