Тайна полярного князца

А Дежнев не скрывал забот. Ему трудно, он – государев прикащик. Никиту Семенова тоже крикнули прикащиком, но Никита хитер, как носатый зверь шахалэ. Он не хочет заниматься прикащьичьими делами. Он свободные дни проводит в лесах, его зверь волнует. Жаловался:

– Все заботы на мне.

Радовал Чекчоя будущими подарками:

– Вот русские придут, станем тесто творить, хлеб печь.

Усмехался:

– Ел хлеб?

– Ну, нет, – загорался Чекчой.

Дежнев жмурился:

– Вкусно.

– Ну, как вкусно? Как юкола?

– Вкусней.

– Как гусь квашеный?

– Вкусней.

– Как рыба строганая? Как чир жирный?

– Да нет, Чекчой. Хлеб вкусней. Ты с нами дружи, все попробуешь.

И вновь спрашивал ненасытно.

А за краем сендухи, далеко на восходе, какие есть люди, какой род?

Далеко они? Многочисленны? Какой у них бой? Сколько ходу судового до них? Где серебро берут на большие бляхи? И куда дальние реки устьем впадают? Сядем на Погыче, вздыхал, выпишу из Тобольска умных рудознатцев, помясов. Заведу строгих целовальников. С каждого отдельного человека польза пойдет в казну. С каждого начнем брать пошлину. Десятинную – соболями, рыжими лисами, перекупную – серебром. И поголовную начнем брать, и записную. Вздыхал, без строгих целовальников не обойтись.

– Юшка подл, – сердился. – Юшка где услышит крик боли, так туда и бежит. Вот Мишка Стадухин огненным боем погромил ходынцев, Двинянин тут же прибежал на крик боли. Вот решил, что я слаб, что меня можно грабить, опять сразу прибежал. Не доходит до него, что с дикующими дружу. Ты вот, Чекчой, по моей просьбе зажег огни на горе, спасибо. Теперь Юшко испугался. Он уйдет тихо, поджав хвост. Теперь он испугается и уйдет, не нападая на меня. А тебе, Чекчой, вечный мир будет. Тебе богатые подарки будут. И кто бы ни пришел в сендуху, теперь я сам буду стоять между русскими и ходынцами.

Странно у людей, забывался Гришка.

Вот зверовидный Фрол. Живет, пряча под шапку рваное ухо. Попался в неправом деле. Вели от ворот большого города до главного рынка, там жгли бичом из воловьих жил. Подьячий аккуратно считал удары, а Тюнька Сусик, перепуганный до смерти, в городской толпе хватался за бока, боялся – друга запорют.

Много в мире обид.

Евсейка Павлов сердцем ожесточился.

В Якуцком остроге Евсейка не понравился воеводе – выпороли. После того Евсейка по делу и не по делу стал называть воеводу козлищем. Как увидит, так назовет. Как произнесут знакомое имя воеводы, опять назовет. Так ненароком дожил до бунта.

И Никита Семенов не прост. На Погычу спустился с Семеном Моторой. Прикащичьих прав никогда не хотел, это крикнули его для пущей справедливости. А Никита с той поры совсем забыл про острожек. Мечтает построить большой коч и уйти в Якуцк морем.

И десятник Васька Бугор.

И опытный торговый человек Щукин.

И якуцкие казаки Терешка Микитин и Фома Пермяк. И промышленный человек Томилко Елфимов. И веселый Васька Марков, ставший кормщиком и сразу же унесенный в море. Кого ни ткни, у каждого за спиной жесточь, несправедливость. А так, люди как люди. Фрол хотя зверовиден и ходит в медвежине, а всем известно: когда случилось на зимней Яне выводить из голых лесов заголодавших одулов, ел вместе с ними ременную упряжь. Когда одулы стали нехорошо, не по-товарищески посматривать друг на друга, все равно вел. Сам умирал, но вывел к становищам.

Или Евсейка.

Этот на каждого кричит поносно.

Ему не в труд крикнуть слово и дело государево. Он любого, не раздумывая, крикнет козлищем. А все равно было, вынес Лоскута из сендухи. Маленький, злобный, скрипел зубами: таскать вас не перетаскать, козлища! – а нес. Дымка морозная, след сбит, дыхание запалено. Злобно скрипел зубами: козлища! – а нес, нес, не бросил хромого, не дал замерзнуть, не скормил северным волкам. На стоянках оттирал снегом руки и ноги. Благодаря Евсейке, Лоскут нисколько себя не потерял.

Или Васька Щукин. В Тобольске по горячности бил на городской площади известного пятидесятника Курбата Иванова. Бил, не имея особых обид, просто кураж такой напал. А ведь кто, как не Васька, заботливо выхаживал на Погыче раненных? Поил травами, как настоящий помяс, ласковым голосом уговаривал не умирать, слушаться Бога. А потом так сильно плакал, когда товарищ его Евтюшка Материк, не поверив Ваське, скоро после ран скончался.

И Федот Холмогорец.

И чванливый Мишка Стадухин.

И дерзкий Юшко Двинянин. И Иван Ребров. И убитый ходынцами Мотора.

С одной стороны – отсвет багровый зажженных стойбищ, с другой – земли новые, народы, усиленье казны. Мишка Стадухин Ковымой державу расширил. Юшко Двинянин пеше перешел Камень. Дежнев Необходимый нос обошел, видел гибель многих служилых, сам не раз погибал, а поставил на Погыче острог, открыл богатую коргу. Гераська Анкудинов, пусть жиган, но тянулся за государевым прикащиком, а кое где обгонял его.

Жить в мире.

Тогда сам мир желт.

Как солнечный круг. Как осенняя ондуша. Как лицо молодой женщины.

При долине куст калиновый стоял…

Очнулся.

Дежнев разводил руками:

– Вот людей мало. Мне бы людей.

Сам того не ожидая, Лоскут высказался:

– Ну, если и мало, Семейка, зато верные.