Тайна поместья

— В нашей семье всегда была традиция давать детям библейские имена [1], — сказал Люк. — В каждом поколении у нас есть библейские герои: Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Петр, Симон и так далее… вплоть до архангела Гавриила. Я часто называю его Ангелом, хотя ему это не нравится. Честно говоря, назвать кого-то в честь архангела, по-моему, уже слишком. Куда лучше уподобиться симпатичным и вполне земным Марку или Иоанну. Вот еще один сэр Люк. Он умер молодым — бросился с балкона в западном крыле… А вот Джон, который сто лет спустя решил последовать его примеру. Он спрыгнул с балкона в северном крыле.

Я отвернулась. От этих рассказов мне стало не по себе — сама не знаю, почему. Я подошла к портрету дамы в великолепной шляпе с перьями как на портрете Гейнсборо.

— Это моя прапрапрабабушка, — сообщил Люк. — Только я точно не знаю, сколько должно быть «пра».

Мы пошли дальше, и Люк снова остановился у одного из портретов.

— А вот и ваш свекор собственной персоной, — объявил он.

На меня смотрел молодой сэр Мэттью. Его небрежно повязанный шейный платок был воплощением элегантности, так же, как и его темно-зеленый бархатный сюртук. На лице горел румянец, а глаза блестели озорным блеском. Я поняла, что не ошиблась, решив, что в свое время сэр Мэттью был порядочным повесой и дамским угодником — его портрет не оставлял никаких сомнений на этот счет. Рядом с ним была молодая красивая женщина с выражением решительности на лице. Мать Габриэля, решила я. Рядом был и он сам — портрет, должно быть, был написан несколько лет назад, потому что он выглядел на нем совсем юным.

— Вы тоже займете здесь свое место, — сказал Люк. — Как и другие, вы станете пленницей холста, и через двести лет новая хозяйка дома придет сюда посмотреть на своих предшественниц, среди которых будете и вы.

Мне вдруг захотелось убежать от него, хоть ненадолго вырваться из стен дома, полного теней прошлого.

— Пятница заждался своей прогулки, — сказала я. — Пожалуй, я его лучше выведу. Благодарю вас за то, что вы мне все показали.

— Все? Но я вам вовсе не все показал. В доме есть еще многое, чего вы не видели.

— Значит, я увижу это в другой раз, — твердо сказала я. Он наклонил голову.

— Ну что ж, буду счастлив продолжить свою экскурсию, когда вам будет угодно.

Я поспешила вниз по лестнице и на полдороге обернулась. Люк стоял на верхней площадке, глядя на меня, и у него был такой вид, словно ему достаточно было ступить за раму одного из портретов, чтобы занять место среди изображений его предков.

* * *

Вторую половину дня я провела с Габриэлем. После обеда мы поехали верхом на вересковую пустошь, а когда вернулись, было уже пора переодеваться к ужину. Вечер прошел так же, как и накануне.

Перед сном мы опять вышли на балкон полюбоваться развалинами аббатства, освещенными луной, и я вспомнила, что до сих пор не добралась до них, и дала себе слово непременно посетить их на следующий день.

Утром Габриэль снова заперся с отцом в его кабинете, и я, взяв с собой Пятницу, отправилась к аббатству.

Вблизи развалины выглядели еще более внушительно, чем на расстоянии. Силуэт массивной романской башни четко вырисовывался на фоне голубого неба — она была совершенно целой, так же, как и стена прилегающего к ней здания. Если бы не пустые глазницы окон и не отсутствие крыши, можно было бы подумать, что аббатство вовсе не разрушено — по крайней мере, с той стороны, с которой я подошла к нему. Меня поразили размеры сооружения, и я подумала, как интересно было бы нарисовать его план и представить себе, как все это выглядело несколько столетий назад. По остаткам стен внутри зданий вполне можно было догадаться, какие там были помещения — легко угадывались неф и боковые приделы собора, монашеские кельи и так далее.

Среди руин приходилось ступать осторожно, не забывая смотреть под ноги, потому что повсюду валялись куски камней, о которые было легко споткнуться. Пятница же носился вокруг, не обращая на них внимания, наслаждаясь свободой после долгих часов, проведенных взаперти.

Я присела на невысокий обломок стены и задумалась. Я думала о Габриэле — о его болезни и о его постоянном страхе смерти, вызванном ею. Но мне казалось, что помимо болезни его страшит что-то еще, что как-то связано с домом, с этими романтическими развалинами, лежащими рядом с ним. Что это, я не знала, но я дала себе слово сделать Габриэля счастливым и избавить его от страхов, и я должна была его сдержать. Я не собиралась принять неизбежность его ранней смерти, как принял ее он — я была уверена, что, если я буду заботиться о нем и оберегать его, болезнь может отступить. В конце концов, немало людей со слабым сердцем доживают до глубокой старости.

Лай Пятницы вывел меня из задумчивости. Я вскочила и стала звать его, но он не появлялся. Я пошла его искать и в конце концов увидела его в руках какого-то мужчины. Пятница рычал и пытался вырваться, но мужчина держал его крепко и не давал ему себя укусить.