Тайна портрета неизвестной дамы

— В переводе? Переводить Пушкина невозможно, смысл, тот тонкий смысл, понятный только в тексте оригинала, неуловимо исчезает, тает, уходит сквозь строки.

— Вот, черт! И предположить бы никогда не смог, что так все обернется.

— Не упоминайте всуе имя господа своего.

— Не юродствуйте, Отто Карлович. Как же Вы, все-таки, вычислили меня?

— Да, вычислить Вас было непросто, пришлось поработать, но бывшие русские друзья помогли. Пришлось даже старика Керенского побеспокоить.

— Керенского? Где он сейчас?

— Будто Вы сами не знаете. В Штатах. Но от дел отошел, давно. До сих пор обижается, что в России распространяют слухи, будто он бежал, переодевшись в женское платье.

— Да? Первый раз слышу. Знаю, что он не переодевался, уехал из России на машине американского посла.

— Ладно, Бог с ним, с Керенским. Но Вы-то хороши, Алексей Петрович! Васильев, Вальсингам. А что? Созвучно. Мистикой увлекаетесь? Полутьма, свечи, страшные ритуалы. Младенцев Ваалу в жертву не приносите?

— Оставьте, какие жертвы? Мы цивилизованные люди.

— Но принесли же Вы в жертву своим амбициям миллионы жизней русских людей. Все с Вас началось, в феврале семнадцатого.

— Мы несли России демократию и свободу. Мой дед в декабре 1825 года на Сенатскую площадь вышел, а царь Николай сгноил его в Сибири. А какой человек был! С Пушкиным за руку здоровался. Сам Александр Сергеевич нас поддерживал, был бы он в Питере тогда, был бы с нами.

— С вами? Да, он поначалу увлекся красивыми идеями, но потом там, в Кишиневе, когда его к масонам приобщили, понял, какую свободу вы несли народам России. Понял и порвал с декабристами.

О горе! О безумный сон!
Где вольность и закон?
Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Вот, что писал он о революции во Франции. Знал, в России будет не лучше.

Я плахе обречен. Последние часы

Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою

Палач мою главу подымет за власы

Над равнодушною толпою.

А Вы говорите, что Пушкин поддерживал декабристов.

— Полно, Отто Карлович. Думаю, не для того Вы ко мне явились, чтобы Пушкина читать.

— Правильно думаете.

— Так что Вы хотели от меня? Или от нас с баронессой?

— Вы с баронессой ищите рукописи, в которых изложено учение Христа. Истинное, а не то, что выдумали евангелисты триста лет спустя.

— Вы тоже ищите их. Не так ли?

— Так. Но поиском этих рукописей занимается потомок инквизитора, отца Филата.

— Кто такой?

— Добрый знакомый нашей баронессы, штандартенфюрер Генрих Гофман.

— Он? Потомок инквизитора? Так вот в чем его интерес.

— А Вы что, думали, он действует в интересах Рейха? Не задумывались, откуда ему об этих рукописях известно? Это предание передавалось от отца к сыну. Так вот, Алексей Петрович, мне не хочется, очень не хочется, чтобы рукописи эти попали в руки нацистов.

— Здесь наши интересы совпадают. Обещаю Вам, что штандартенфюрер не получит рукописей.

— Какие у Вас планы относительно него?

— Никаких. Он мне не интересен.

— Мне тоже. Но я дал ему гарантии безопасности.

— Напрасно. Весьма опрометчиво с Вашей стороны. За его жизнь я не дал бы и пфеннига.

— Чувствуется, что Вы, граф, давно покинули Россию. В России говорят: «И гроша ломаного не дал бы», а в остальном с Вами согласен, но я дал слово, а слово, данное врагу, нужно держать. Этого требует честь офицера.

— Врагу? Он Ваш враг? А я считал, что Вы делаете одно дело.

— Дело-то одно, но по разные стороны окопов. Я русский офицер и давал присягу русскому народу.

— Вы присягали царю. Царя нет. Революция освободила Вас от присяги.

— Царя-то нет, а русский народ, Россия — остались.

— Большевистская Россия, заметьте.

— Да, большевистская. Но другой России нет.

— Не понимаю Вас, Отто Карлович. Вы немец, потомок древнего рода. Вы в Германии. Что Вам Россия?

— Великая императрица, Екатерина Вторая, заметьте, граф, тоже немкой была, но России служила. А Вы, потомственный русский дворянин, всю свою никчемную жизнь потратили на то, чтобы Россию эту уничтожить.

— Уничтожить? Да, уничтожить. Но не Россию, а дикость российскую, приобщить народ к европейским ценностям.

— И как? Приобщили? Всю страну кровью залили. И тогда, в гражданскую, и сейчас. Ведь идея натравить Гитлера на Россию ваша, масонская.

— Кровь, Отто Карлович, да будет Вам известно, — смазочный материал истории.

— А сами? Не желаете стать этим смазочным материалом?

— В мире есть рабы, есть господа. Мы над теми и над другими. Наша кровь для смазочного материала не годится. Голубая она. Если нас не станет, то кто же управлять миром будет?

— Голубая, говорите? Это легко проверить. Могу сдать Вас со всеми потрохами штандартенфюреру СС Гофману, тогда и посмотрим, какого цвета у Вас кровь.

— Жестоки Вы, Отто Карлович, жестоки. Трудно Вам с людьми ужиться. На меня еще с февраля семнадцатого зло держите. С людьми, с человеками, по-человечески надо бы. А Вы…